Судя по авторитетному тону Чижевского, ему и самому было не в новинку уговаривать «телят». Однако эта мысль в голове Варяга сразу сменилась другой о судьбе девушки.
— Николай Валерьяныч, — требовательно сказал он — девчонку надо выручать, она ни при чем. Это наш долг, если хочешь.
— А почему вы думаете, что она еще жива? — скептически возразил Чижевский. — Вы же понимаете, что они с самого начала не собирались ее отпускать.
— «Апельсины» есть «апельсины», — сказал Варяг. — Они сначала девчонку используют по полной программе, а потом убьют. Так что действуйте осторожно.
— Бригада у них немаленькая, — заметил Чижевский.
— У вас есть люди, Абрамов и компания, которые десяти таких бригад стоят, — напомнил Варяг. — Не прибедняйтесь, Николай Валерьяныч, действуйте. И чтобы девушка была жива!
В течение всего разговора Беспалый понимающе смотрел на Варяга.
— Воюешь, парень? — спросил он, когда Варяг убрал телефон в карман.
— Вижу, воюешь не на шутку. Правильно, нельзя, чтобы на хвост наступали, тем более эти черные, которые воровские короны за деньги покупают. В мое время о таком и не слыхивали! Пускай едут к себе и там свои порядки устанавливают… Но и ты, парень, смотри, а то так всю жизнь на хер провоюешь. Она ведь быстро проходит… Ну ладно, слушай дальше про мою жизнь.
Беспалый сдержал обещание — уже на следующий День, после утренней поверки, он велел Хрыча вместе с его кодлой запереть в отдельном бараке, к которому приставил усиленную охрану.
Солдаты— срочники, не очень разбирающиеся в воровской иерархии и званиях, для которых законники были всего лишь зеками, насильно сдергивали строптивую кодлу с нагретых нар и прикладами подгоняли к бараку.
Тимофей Егорович спокойно наблюдал за тем, как упавшего Хрыча молоденькие солдаты топтали сапогами, всякий раз стараясь угодить в лицо. Трое подпаханников Хрыча выхватили ножи, но тотчас были сбиты солдатами с ног и втоптаны в грязь, а их бесчувственные тела с позором, за ноги, приволокли в барак.
Прочие зеки стояли в стороне и напряженно молчали. Кто-то со злорадством посматривал на побитого Хрыча, понимая, что тому уже никогда более не вернуть былого авторитета. А кто-то смутно подозревал, что это прелюдия куда более страшной развязки. С паханом, о котором сами зеки слагали легенды, солдаты расправились просто — так, как будто перед ними был желторотый воренок.
И когда в барак был втиснут последний из кодлы Хрыча, Беспалый вышел на территорию зоны.
— Бродяги! — громко произнес он. — Кто меня знает, те подтвердят, что я никогда не любил, когда у кого-то на зоне власти было больше, чем у меня.
Такое положение я воспринимаю очень болезненно. Поэтому Хрыч получил по заслугам. В этой зоне вся власть у полковника Беспалого, прошу не забывать об этом, и ни с кем я делиться ею не собираюсь. А теперь хочу спросить вас, кто этим недоволен?
Зеки угрюмо помалкивали. Беспалый выдержал взгляд сотен глаз, а потом произнес:
— Я знал, что у нас с вами будет полное единодушие. Хочу напомнить: мы с вами вылеплены из одного теста. Я вас знаю так же хорошо, как самого себя. развлекайтесь, бродяги, будьте на моей зоне как дома.
Беспалый улыбнулся на прощанье и кивком головы увлек за собой вооруженную охрану.
Так сборище паханов лишилось вожака.
— Ну что, откушали? — зло поинтересовался рыжеволосый зек, сплюнув на пол через большую щербину в зубах липкую слюну. — Это еще только начало.
Тимоша нас еще так скрутит, что дышать нечем будет. Я знаю его столько же, сколько Мулла: если он что-то решил, то сделает непременно. А он решил уничтожить большую часть урок, а остальных отправить обратно в лагеря, чтобы они рассказали всем, что будет, если зеки станут бунтовать против власти.
Это был Афанасий Шельменко, известный больше как Шельма. Он вышел из среды беспризорников и был одним из ближайших друзей Муллы. Судьба их развела на многие годы, забросив в противоположные концы огромной страны, чтобы сейчас свести вместе под началом общего друга-неразлучника — Тимохи. Когда-то они втроем промышляли карманными кражами на рынках Москвы. Самым искусным среди них считался Тимоха, который за один вечер на многолюдных рынках столицы мог надыбать столько кошельков, что купюры едва помещались в босяцких карманах. Он щедро делился с товарищами добытыми деньгами и, давая взаймы, часто забывал про долг. Тимоху обожали не только карманники, но даже громилы. Последние его ценили за то, что он был способен подыскать хату с добром, а то и найти наводчика, который за небольшой процент сумеет не только сказать, когда хозяина не будет дома, но и в каком месте лучше всего искать сбережения.
Перерождение простоватого Тимохи в хитрого и безжалостного полковника МГБ казалось не правдоподобным.
— И что же ты предлагаешь. Шельма? — спросил высокий статный старик.
Все знали его как Цыганка, — возможно, такое погоняло этому вору дали из-за курчавой шевелюры, сильно поредевшей на макушке и поседевшей на висках, а возможно, из-за того, что в молодости Цыганок, по слухам, был влюблен в молдаванку невероятной красоты, которая подарила ему трех отпрысков. Цыганок, как и всякий вор в законе, не признавал брака и семьи, зато никогда не оспаривал своего отцовства и гордо заявлял, что по всему Союзу можно отыскать три дюжины пацанят, которые имеют точно такую же физиономию, как у него.
Каждый, кто слышал это бахвальство, невольно улыбался. Все дело было в том, что Цыганок отсидел на зонах почти полвека и для налаживания семейного благополучия у него от силы набиралось каких-нибудь года три.
Но незаконнорожденные дети всегда придавали веса пахану, а потому ни один вор не отказывался от ребенка даже в том случае, если сомневался, что дитя зародилось от его семени.
— Что я предлагаю? Оставаться бродягами, хотя в этом сучьем логове остаться бродягами будет очень трудно. Каждый из нас всю жизнь провел в тюрьме, на этапах и в пересылках. Мы знаем тюремный порядок, как никто другой, потому что мы его создавали! Каждый из нас был паханом в своей зоне, и в его обязанность входило поддерживать порядок, за это он отвечал перед всем воровским миром. Так вот что я вами хочу сказать, люди: нужно переступить через собственную гордыню и выбрать смотрящего зоны. Eсли мы этого не сделаем, то перережем друг другу глотки на радость Беспалому.
— И как же нам выбрать смотрящего, если все мы считаемся равными?
Может, ты предлагаешь бросить жребий? — произнес красивый парень лет двадцати восьми, и губы его при этом сложились в кривую усмешку. Он знал, о чем говорил.
Это был вор по кличке Амбал. Несколько лет назад он принял сторону уркачей, переманив с собой большую группу зеков. Именно это обстоятельство решило исход конфликта между урками южной и северной России в одном из печорских лагерей. Он всецело принял религию воров, навсегда отказавшись от показного барства, которым грешили южане, однако уркачи не могли позабыть его постыдного прошлого и частенько за глаза называли Барчуком. Многие с неприязнью вспоминали случай, когда пьяный Амбал стал швыряться в ресторане деньгами и за сумку, доверху набитую деньгами, заставил раздеться донага толстую певичку вместе с ее оркестром. Он так и не прижился до конца в среде урок и вместе с тем навсегда потерял доверие жиганов.