— Пока тебя не было, много чего переменилось, Мулла. Вон глянь на Артура, — Лупатый кивнул на зека лет пятидесяти. — Использовали его, как маргаритку, а ведь он известный на всю Сибирь вор. Теперь в его сторону никто даже не смотрит.
— Потом он троим своим обидчикам глотки ночью перерезал, — напомнил стоявший рядом зек, который своим густым басом напоминал регента церковного хора.
— А что с того? — неожиданно разозлился молчавший до этого третий зек. — Маргаритки «Маргаритка (жарг.) — пассивный гомосексуалист.» в любом лагере сгодятся.
— В общем так, братва, вижу, нам предстоит веселая ночка. А потому предлагаю спать по очереди, негромко, но твердо произнес Мулла. — Если кричите: «Атас!» — и заточки в руки. Просто так им не дадимся!
Сначала сумерки воровато вползли в окна бараков бросив на пол длинные тени, потом они сгустились до черноты, и наступила ночь. Лагерь не спал. Зеки, разбившись на небольшие группы, с опаской поглядывали друг на друга, зная, что доверяться никому нельзя. Они передвигались по зоне, своей осторожной поступью напоминая привидения. Рядом с бараком кто-то вскрикнул, потом захрипел и затих — нетрудно было догадаться, что на небеса отправилась еще одна грешная душа…
Обесчещенные урки, сбившись в злобную стаю, по всем правилам охоты отлавливали вчерашних обидчиков и хладнокровно вспарывали им животы. Мстить было за что — урки понимали, что их позор станет достоянием всей лагерной братии и отныне им определено место у самого входа в барак, в углу, который презрительно именуется «петушиным».
Но все это обещало быть в будущем, а сейчас началась охота! И они старались сполна утолить иссушающую жажду мести и частенько пыряли даже тех, кто лишь случайно подворачивался под руку. Даже заяц способен цапнуть лису, когда видит перед собой оскаленную пасть, — чего же ждать от тех, кто большую часть жизни не расставался с ножом и владел им так же искусно, как королевский мушкетер шпагой.
Последние несколько дней воры жили по принципу «сегодня ты, а завтра я». Когда рассвет прогонял ночь, перед солдатами всякий раз представала одна и та же страшная картина: в разных концах лагеря лежали воры с перерезанными глотками. Уже никто не говорил о том, чтобы собрать сходняк. Каждый вор теперь был сам по себе — доверять было некому, и озверелая «петушиная» масть собралась в кучу, чтобы резать тех, кому еще было что терять.
Воры, разобщенные взаимными обидами, объединяться не спешили — слишком хрупким и ненадежным казался союз. Если и могли они кому-то доверять, то лишь собственному чутью и заточенной финке, с которой каждый из них не расставался даже в сортире.
Мулла не спал всю ночь. Он ожидал, что среди воров наверняка отыщется какая-нибудь «торпеда», согласившаяся ради собственного освобождения лишить его жизни. Такому отморозку он был готов с превеликим удовольствием выпустить кишки…
Теперь, когда вконец забылись воровские заповеди, оставалось единственное — собственный опыт, который был сродни звериному инстинкту и подсказывал, что в случае опасности следует вцепиться зубами в протянутую руку, прокусив ее до хруста в костях.
Мулла настороженно смотрел на каждого встречного, как будто именно за его спиной пряталась курносая, а уж если она прыгнет на загривок, то от цепких ее лап спасти сумеет только живая вода.
Рубленый сознавал свою силу Пусть воинство его было и небольшим — каких-нибудь десять уркаганов, но он знал: у него хватит могущества, чтобы заткнуть глотку самому ретивому вору.
Все получалось словно по Библии: «и последние станут первыми», — вот только божественное слово Рубленому заменяла крепкая воровская заточка, которая не сгибалась даже в том случае, если утыкалась в ребро. От праведников себя Рубленый не отделял: у воровской масти крест тоже является священным символом, а наколка с распятым Христом в терновом венце свидетельствует о перенесенных страданиях.
Рубленый считал себя подвижником воровской идеи а потому обязан был бороться за чистоту рядов И сейчас он уподоблялся отважному рыцарю, явившемуся в Святую землю спасать Гроб Господень. Вокруг были еретики, а с ними полагалось расправляться без сожаления.
Вооружившись заточкой, Рубленый в сопровождении десяти уркаганов ходил по баракам и добивал раненых. Разговор был, как правило, недолгим. Взглянув на обессиленного зека, которого еще вчера готов был признать паханом, Рубленый почти радостно восклицал:
— А, это ты, сука?! Ну, получай!
Он никогда не думал, что судьба преподнесет ему столь щедрый подарок. Он, обычный жиган, который бегал за спичками для матерых уркачей, теперь был хозяином, и к его милости теперь взывали те зеки, голос которых когда-то громко звучал на сходняках.
Власть опьянила Рубленого, и более сильного наркотика он еще не пробовал.
Поразмыслив, Рубленый пришел к выводу, что победа его была закономерной. Власть не дается просто так, она всегда завоевывается силой, но мало ее заполучить, нужно еще и суметь удержать, а для этого полагается иметь крепкие руки.
Мулла зорко наблюдал за тем, как Рубленый по-хозяйски пересек барак и направился к противоположной стене, где на нарах помирал урка Вася Питерский.
Вася умирал уже второй день. Он стал жертвой одного из тех бессмысленных побоищ, которые произошли в течение последней недели. За Васей никто не ухаживал, на него никто не обращал внимания — всех его корешей перерезали раньше.
Рубленый нагнулся над Питерским и сочувственно поинтересовался:
— Болит, Васяня?
Не твоя забота! — процедил сквозь зубы Питерский — А ты грубиян. И все-таки мне жаль тебя, — искренне посочувствовал Рубленый.
— Уж вижу, как тебе жаль. Смотри, соплю не пусти.
На лице раненого появилась болезненная гримаса.
— А ты остер на язык! — похвалил Рубленый. — Уже деревянный бушлат впору примерять, а все хорохоришься. Вот что значит вор старой закалки! Сейчас таких почти не встретишь — есть за что тебя уважать. На прошлой неделе последних самых отчаянных в тундре закопали. Вот так-то! Ты посмотри вокруг!
Все языки в задницу засунули. Боятся! Начни я кого-нибудь на куски резать, так они и не дернутся. А ты знаешь, зачем я к тебе подошел?
— Добивать…
— Угадал, — сощурился Рубленый, словно кот на солнышке.
— И чего же ты тянешь? Режь! Или поизгаляться охота?
— А ты нетерпелив, Васяня. Но если ты настаиваешь… -Повернувшись к корешам, которые стояли рядом и в молчании слушали их диалог, Рубленый проговорил:
— Задушите его. Терпеть не могу крови…
За несколько дней Рубленый крепко придавил всех воров. Мулла полагал, что следующим на очереди стоит он с Лупатым и давить их Рубленый будет так, что треск пойдет по всей зоне.
Лупатый подошел незаметно, тронул слегка Муллу за плечо, и тот понял — пора! Два часа назад Федор прошелся по лагерю, чтобы разведать, кто из зеков не побоится поднять голос против Рубленого. Таких оказалось очень немного, но и их было вполне достаточно, чтобы бросить бывшего жигана к отхожему месту.