— Знаете что, Лена. — Варяг отодвинул пустую кружку и поманил официанта. — Не хотите ли со мной прогуляться?
— По вечернему Невскому? Но такая прогулка обойдется… — начала Лена деловитым тоном.
— В штуку баксов уложимся? — оборвал собеседницу Варяг и по-хозяйски положил руку на ее плотно обтянутое короткой юбкой бедро.
Лена только усмехнулась.
Они лежали, разгоряченные, усталые от горячих ласк и бурного финиша, на широкой гостиничной кровати. Смятое одеяло сползло на пол. Владислав, прерывисто дыша, потянулся к бокалу с холодным шампанским и с наслаждением осушил его до дна. Лена села на постели по-турецки. Ее кожа была покрыта сверкающими бисеринками пота, растрепанная копна волос рыжим водопадом ниспадала на плечи.
По лицу блуждала легкая улыбка.
— Ну ты и горяч… — Она скользнула рукой по его животу и запустила длинные пальцы в завитки волос в паху, потом крепко обхватила его ствол. — Вон он какой возбужденный. Неужели еще не насытился? Или отвык от женского тела?
— Отвык, — согласился Варяг, обхватив ее тяжелые груди и принявшись лизать крупные коричневые соски. — Да и ты, Лена, чертовски меня распалила!
Ану— ка…
Он властно обхватил ее за талию и развернул, уложив на живот.
— Подними зад! — приказал он. — Выше! Встав на колени позади нее, Владислав снова ощутил прилив возбуждения. Он направил свой инструмент точно по нужному маршруту. Лена застонала.
— Что, приятно? — спросил он хриплым шепотом, полностью отдаваясь охватившему его вожделению. Лена, не отвечая, начала медленно вращать тазом в такт его мерным ударам. Он почувствовал, как его стойкий солдат растет внутри нее, наливается горячей тяжестью.
Лена не выдержала его напора и рухнула под ним, а он врезался в нее все глубже и мощнее, пока наконец не испытал мощный взрыв сладостной боли.
От переполнившего его ощущения блаженства он даже закричал. Лена проворно выскользнула из-под него и прикрыла ему рот ладонью.
— Тихо! А то охрана прибежит — решат, что я тебя тут убиваю…
— Почти убила… — Владислав прижал к себе ее горячее упругое тело и поцеловал в плечо. — Как же ты хороша! — Лучше прочих? — капризно нахмурившись, поинтересовалась рыжекудрая нимфа.
— Одна из лучших в Европе, — улыбнулся Варяг. — Ну что, отдохнем немного? Надо малость прийти в себя!
Он взглянул на часы. Было без пяти два. У него оставалось шесть часов свободного времени. Владислав с сожалением вспомнил о предстоявшей поездке в загородный дом для ветеранов МВД и нахмурился: провести день в обществе рыжей Лены было бы куда желаннее. Ему оставалось только одно — успеть до рас света насладиться роскошным телом Лены и ее умелыми ласками.
— Хочешь, чтобы я отработала твою штуку баксов по полной программе?
— засмеялась Лена и нащупала под одеялом его вновь набрякший влажный клинок.
— Нет, просто не хочу попусту терять время, отозвался он, зарываясь лицом в рыжий водопад волос. — Чтобы потом не было за него мучительно больно…
На следующий день Владислав отправился в дом ветеранов на вторую встречу со стариком Беспалым. Ночью его разбудил звонок Закира Большого из Москвы: дагестанский авторитет сообщил смотрящему, что воры, как и договаривались, скинулись и собрали приличную сумму — теперь можно было вплотную заняться поисками денег общака, похищенных с банковских счетов в Андорре. Но Варяг сказал, что немного задержится в Питере, где у него возникло серьезное дело. Какое — он не стал объяснять Закиру, сочтя, что ворам не стоит знать о его встрече с бывшим начальником самого страшного в стране лагеря строгого режима. Многие воры знали о Североуральской колонии не понаслышке, и тем из них, кто когда-то там парился, например дяде Толе, вряд ли эта встреча понравится.
Варяг оставил на дороге перед домом ветеранов неприметный «опель», который дал ему на время Фи лат, и в одиночестве зашагал к южному флигелю, где располагались «коммерческие» палаты. Владислав нашел Беспалого в палате № 1 — просторной комнате с тремя высокими окнами. Бармин не соврал — в палате стояли телевизор и холодильник и спальное место представляло собой не железную скрипучую кровать, а мягкую двуспальную софу. Тимофей Егорович сидел в кресле и ждал гостя.
— Спасибо тебе, Владислав, — с довольным видом прохрипел он. — Хоть помру в человеческих условиях. Сегодня ночью думал, дуба дам. Совсем хреново было. Ночную сестру вызывал, укол мне сделала. Ну, садись. А тебя, я вижу, мои байки-то заинтересовали, а?
Варяг молча сел к старику поближе.
— Так вот, значит… Расскажу тебе, как я в последний раз с Муллой повстречался. Мулла… — Беспалый задумчиво покачал седой головой. — Всю жизнь воевал с ним, да без толку. Надеялся его перековать или сломать, но вот чтобы самому его на тот свет спровадить — такой задумки у меня никогда не было. А мой сынок Сашка взял да и пристрелил его. Аккурат в тот самый день, когда ты из лагеря бежал по подземному ходу Эх, Сашка, Сашка… Ну ладно, о Сашке разговор еще впереди. Про Муллу слушай. Наша последняя с ним встреча произошла уже после того, как я рапорт об увольнении подал. Мне хоть и было семьдесят, но начальство с неохотой отставку мою приняло — ценили! — Старик усмехнулся и вдруг разразился долгим клокочущим кашлем. Откашлявшись, он продолжал:
— После меня потом на зоне два начальника сменилось, да долго они там высидеть не могли, уж больно мерзкое место было. Одно слово — сучья зона. А вот мой Сашка, Александр Тимофеич, выдержал и даже любил свою работу. С удовольствием, даже с куражом там начальствовал. Да… Так вот я и говорю: к тому моменту, как мне взбрело в голову с Муллой повидаться, я уж добрых десять лет как пенсионером был…
Тимофей Беспалый вышел на пенсию около десяти лет назад, и теперь в нем невозможно было признать прежнего начальника Североуральской колонии строгого режима, который когда-то славился строгостью и даже жестокостью: при одном движении его бровей у заключенных от страха шевелились волосы на темени.
Тимофею Егоровичу уже перевалило за восемьдесят, но выглядел он на шестьдесят, и в Североуральске поговаривали, что старик даже не утратил мужской силы и частенько захаживает к буфетчице автовокзала Тоне, разбитной сорокалетней бабе, три года назад потерявшей мужа-шофера.
Он не менял своего привычного режима, сложившегося за долгие годы лагерной службы: вставал рано, ложился поздно и, как и в молодые годы, продолжал баловаться двухпудовыми гирями. Единственное, чего ему не хватало, так это сына, который сутками пропадал в колонии, будто сам отбывал там срок.
Любовь Тимофея Егоровича к Александру не притупилась с годами, и если он не виделся с ним хотя бы сутки, то испытывал нешуточное беспокойство. Александру же Тимофеевичу было известно, что после смерти матери три года назад у отца-пенсионера появился страх одиночества, и поэтому сын старался навещать старика как можно чаще. Иногда Александр жил в отцовской квартире по несколько дней, и в этот период старик преображался, своими чудачествами напоминая шестнадцатилетнего подростка. А когда подходил срок расставания, Тимофей Егорович вел себя как капризный ребенок, у которого отбирали любимую игрушку.