– Что? – гаркнул негр.
– Обратно бегут.
Негр выпрямился.
– Ага-а! То-то! Останови. – Негр стал ногами на сиденье, приосанился и провозгласил: – Ну щто? Понимать?
Люди бежали к нам на последних издыханиях – утомленно раскрытые рты, багровые лица, волосы клочьями, спотыкаясь, слабели ноги, – бежали широко, растворяясь в ближних дворах, черные; неясный повторяющийся крик – я задрожал, смотри, не закрывай глаз сейчас! – нисколько не останавливаясь, как не видя нас, они пробегали мимо, словно рядом с пустотой, ямой, за спиной у нас – крик, их пытались все-таки остановить, опирались на наш автомобиль, он раскачивался, я глядел только на руки – руки, руки, руки… негр крутился, как на сковороде:
– Стоять! Слушай мои! Что кричат? – Дернул солдата. – По-ихнему понимаешь?!
Люди обтекали нас, их оказалось не так много – так быстро минули, и опять пустая улица, но там, еще далеко, опять надвигалась сплошная тень, как и следует тени – беззвучно; отставшие обегали нас, путаясь в брошенных варежках и шарфах, также крича, и теперь можно разобрать, что кричали. Кричали:
– Крысы! Крысы!
– Кры-сы? – незнакомо повторил негр и ошеломленно, часто стал утирать глаза. Я медвежьи повалился на плечи водителя.
– Поворачивай! Поворачивай!!! – Не смотреть, нет!
Автомобиль нестерпимо медленно катнулся вперед-назад, трудно – на узкой улице, сзади корячилось сопровождение, поворачивая, гудя, автомобиль заехал на мягкое, траву, перевалив камни, ограждавшие обочину.
– Скорей!
– Назад!
Назад не вернуться, убегают люди, затор, мы скользнули направо, негр что-то увидел.
– Крысы! – заколотил он водителя. – Ходу! Быстрее. – Автомобиль рвался, ветер разогнул меня, слева на дорогу высунулась пожарная машина, я успел заметить башенку с шатровой крышей и лестницей, винтом ведущей наверх, – пожарная каланча.
* * *
Потеплело. И сквозь снег сине проступила земля. На вокзале раскрыли окна. Воробьи прыгали у Старого под ногами – он грыз семечки.
Ларионов вынес из вокзала сумки.
– Идемте. Поезд сейчас подадут. Я вам взял в столовой на дорогу. С чаем тогда… Здесь, – остановился, тихо добавил: – Деньги я под низ положил. Не будете считать? Ладно. Тепловоз дотянет до Ельца, а там прицепят к скорому. Ну-у… Хотелось до места проводить.
– Да ладно. И так спасибо.
– Все наши вам привет передают. Хотели подъехать, но у кого что… Все на местах, пока отбудет.
Из-за складов, из-под моста тепловоз толкал вагоны, на первом висел рабочий с желтым флажком.
– Владимир Степанович. – Архитектор не выпускал руки Старого. – Вы, в общем, простите. Что все вот так получилось.
Старый нагнулся и поднял сумки. Занес их в вагон. Вагонов подали три: пассажирский и почтово-багажные – туда бросали посылки и запечатанные сургучом мешки. Старый потер стекло, запыленное в два слоя. Покрутил радио. Но музыка доносилась из города. Старый спустился на платформу и сел на бронзово выкрашенную урну. Слушал.
Невеста пробежала мимо. Дежурная показала ей на Старого – невеста вернулась, размашисто выставляя загорелые колени, черный щенок на поводке, она радостно надувала щеки, подпевая доносившейся музыке.
– А-а, все-таки застала!
– Да.
Старый глядел на ее белый воротник, широко легший на плечах.
Она потрогала шею.
– Что? Что-то здесь не так? Я ненадолго, – сообщила, как большую, смешную для него, тайну, помахала кому-то. – Не уходи! Сейчас! Вам – вот, вот, подарок вам, берите. Нет, берите, – смеясь, говорила Старому, как глухому, перехватывая его руки, и он невольно улыбнулся. – Вам книга, в поезде будете читать. Переписка Льва Толстого с родственниками. Я по вашей внешности подбирала – вам такое подойдет. А это! – подтянула щенка, он покорно пересел поближе. – Собака! Я хотела подарить этому, вашему другу. Тоже возьмете вы, пусть будет хоть так. Пока! – Не коснувшись, поцеловала Старого в бороду. – Счастливо. – Не сдержалась, прыснула и быстро-быстро помахала ладонью, растопырив розовые пальцы.
* * *
Проводница разломала ящик из-под пива и постелила щенку картонку. До обеда Старый смотрел в окно. В обед он попросил теплой воды, накрошил в воду хлеба – щенок почти не ел. Поезд лязгал, в голове, как у мешочника на крыше, ничего не оставалось, кроме встречного гудка.
Долго стояли в Новом Осколе, внизу, вдоль вагонов женщина предлагала газеты:
– Читайте русские газеты! Читайте русские газеты. Индейцы не читали своих газет, а теперь и рады бы, да не могут – под землею темно.
– Тань, – Старый пригласил проводницу, она принесла чай, они ели круглые коржики. – Знаете, я понял основной закон нашей жизни. Звучит он так: наша жизнь тяжела. Но любая попытка облегчить жизнь делает ее невыносимой. Но… Только – если так, то не стоило городить все это.
Вечером проводница сама подошла к нему – он так смеялся, прочитав в книжке какое-то место:
– Слушай: «Соня же просит прислать мужика для вывода крыс и фартучек детский», а? – Потушил свет, вернул книжку на столик, лежал на спине, вытирая слезы, щенок скулил – ложился и вставал.
Куда мы ехали? Мы возвращались в Москву, на ровное место.
Мы возвращались в Москву, зима уходила ногами вперед, утекала в канализационные люки. В Новом Осколе снег пластался только по канавам, в Ельце холодно моросило, в Узловой я увидел сухую землю и траву, исцарапанную граблями, и яблоки в палисадниках, наверху, у желтого вокзала из бочки продавали квас; в Настасьино трава скрывала людей, идущих с корзинами, солнце припекало, дежурный по станции в рубахе с коротким рукавом спал на лавке.
В Ожерелье еще держалось лето, и Старый слез с поезда, взял пива в столовой у моста, опустился под сирень у головастой водокачки, на нижнюю треть выложенную из белого неровного камня с воротцами и колоннами, посредине – из темно-кровавых дореволюционных кирпичей, а верхушка – из советских, морковных, под крышей число – 1949. Щенка привязал к забору и стал ждать московской электрички.
Я прошел мост, заглядывая свысока в открытые вагоны: бревна, щебень, уголь, трубы. С прошлого раза за мостом накопали ям, вывели стены; сквозь стройку я вышел на поле, поделенное загородками, уставленное ржавыми телефонными будками и кузовами – садоводы; по бревну перешел ручей, за следующим оврагом – деревня тянулась направо вниз, я поднимался налево на широкий, по-особому ровный склон, там ходили люди, что-то разыскивая на гладкой земле, прямо передо мной гуляли три старухи с баночкой краски, одна утверждала:
– Ноги у тебя – как у кузнечика. Прямые! Прямые – и все. Не бери в голову.
Я не понимал: про кого? – пока другая не остановилась и приподняла пальто.
– Нет, девки, видите: дошло уж до колена. А скоро обе будут как штопор.