— Всё. Последняя жизнь, — и Фриц осторожно опустил игрушку, как зажженную свечу под ноги, — нужно было меч подлиннее… — он, словно прислушиваясь — к звонкам телефона, забытому в пальто? шевелениям и вздохам в приемной? подпольным шорохам подземных вод? поведению сердца? — и улыбаясь, но только глазами, как улыбаются обворованные или обманутые, рассматривал Эбергарда: вот так… видишь, не ты, а… а мне — вот так… И кивнул, чтобы вопрос больше не нависал, раздуваясь: да.
— Как монстр заступил, приехала морда, Борис. Я и не знал, что помощником будет. Просто туша. Сказал: с главами управ договорились — в месяц по триста тысяч для префекта с каждого. С меня — миллион. Так они решили. Я говорю: откуда у меня? Бюджета нет. Я могу только свою зарплату отдавать. У нас система как-то не сложилась. Инспекторам моим, может, что-то и капает… А мне — если только бутылку виски, — Фриц говорил не всю правду, не важно, он давал представление о точнейшей правде, хранить его для собственного спасения больше не имело смысла, его оно не спасло. — Вроде отъехали. Две недели назад монстр вызывает, обнял, такие прям друзья! В комнату отдыха, вздыхает: беда, Фриц, беда, если вы спасете только… Я: весь во внимании. Он: сын женится! Квартира нужна молодым. Большую не надо. Метров двести. В центре. А откуда я?.. Это же два миллиона долларов. Два с половиной. Я говорю: давайте попробуем сына вашего как-то на очередь поставим и будем двигать потихоньку, а через полгодика какуюнибудь трешку в округе за выездом попытаемся выдавить или в новостройке…
— Его это не устроило.
— Перестал визировать мои распоряжения. Говорит, пусть прокуратура проверит управление Фрица. Я сперва уперся: да пусть проверяют. А когда уже распоряжений шестьсот зависло, вызвали в город: раз контакта с префектом нет — пиши по собственному. Говорю: куда мне теперь? Не маленький, устроишься где-нибудь. Шестнадцать лет отработал. Медаль от мэра имею… — Он опять прислушался и подсказал Эбергарду: — Никто не звонит.
— Я всегда буду звонить…
Звонить Фрицу незачем, его погасили, на Фрице нащупали выключатель и отключили: скорей попрощаться, тех, кто задушит органы опеки муниципалитета Смородино, надо искать среди живых, но он остался и сидел еще, и еще сидел, говорил и слушал: почему? Кому он показывал свою человечность и душевное тепло? Бога нет, людского суда — тоже, Эбергард про себя всё знает сам, а вернее — никогда про такое в себе и не думает, да и Фрицу мертвому безразлично, делай с ним всё, что хочешь, и сам Фриц не позвонит выпавшим; зачем Эбергард остался (хотя — а вдруг Фриц куда-нибудь да устроится…), присел напротив и говорил почему-то честно, как себе, когда спрашивал Фриц (вот в какие минуты люди вспоминают всерьез о ближних, сразу оглядываешься в пустыне, лесостепи: кто живой? — когда треснул панцирь и на замерзшем песке осталось шевелиться недолго).
— Ты не слишком переживаешь из-за дочери? — Они сидели на Востоко-Юге, здесь где-то шла сейчас, ужинала, делала уроки, смеялась, жила и взрослела без отца дочь Эбергарда; одиннадцать лет не расставались с минуты, когда медсестра спустилась по лестнице с младенцем и спросила: «Вы отец? Держите крепче! Дальше — вы».
— Фриц, вот я живу, и мне никогда не больно. У меня всё сложилось, я всё выстроил — я не пропаду. Но я почему-то — ничего не чувствую по-настоящему.
— Зачем на себя наговариваешь?!
— А с дочкой — я почувствовал. Первый раз! Я ожил. Теперь уже не могу остановиться, это само… Я, оказывается, еще не пустой! Я — человек, оказывается! Фриц! Вот тебе, чего тебе хочется? Не сейчас, а вообще? — Эбергард разговаривал с Эбергардом, он не слушал, что там недовольно и смущенно вытекает рядом, выплескивается водяным насосом…
— Ну… Чтоб всё было как-то по-нормальному. У меня, у детей. Уровень по доходам. Запас. Короче, чтоб можно было не работать и жить достойно, на процент. И столько, чтобы инфляция эта не сожрала…
Я бы хотел на Средиземном море жить. Я тепло люблю! А вот дети выбрали Новую Зеландию. По мне там скучно. А им, видишь, нравится такая скука!
— Дружище! — Эбергард поднялся.
— И моя вина есть, — вздохнул Фриц, — не учел, что шестого декабря начинается возмущение Меркурия. А это означает угрозу занимаемым позициям…
Эбергард едва не рассмеялся.
На улице над собой Эбергард увидел звезду и, как по команде, написал Эрне: «Давай увидимся», и тотчас пришел ответ: «Сегодня, к сожалению, не могу», и ничего про «где», «а позже» и «почему», но зато «к сожалению»! — у него не хватило сил пережить без Эрны еще и эту приближающуюся ночь.
— Эрна.
— Привет, пап!
— Какие планы на Новый год?
— Не знаю.
— Мама сказала, ты не хочешь со мной?
— Я хочу с мамой.
— А я хотел с мамой и с тобой.
— Но это будет видимость. Вы же не вместе. И потом — это будет неуважительно к другому человеку.
Эбергард помолчал, долго.
— А за что тебе его уважать? За то, что кормит тебя? Растил? Больше любит, чем я?
— Он не бросил маму в трудную минуту. И любит ее.
И — заодно — дармовую трешку. Молодец!
— Содержание твоей головы прояснилось. Я не знаю, кто бросил маму в трудную минуту! Мы разошлись по взаимному желанию. Но ты — точно бросила кого-то в трудную минуту. Вырастешь — поймешь, — ничем Эбергард ее не купит, Эрны уже нет, вырастет, похожая на урода, с его словечками и осанкой. — Значит, этот Новый год с мамой, а следующий — со мной?
— Не знаю.
— Ладно, отдам тебе на выходных подарок для мамы на Новый год, положишь под елку.
— Не покупай ей подарок.
— Почему?
— Мне негде его прятать. И я у тебя его не возьму.
Следовало сказать про переходный возраст девочек, подростковую жестокость, глупость подростков, но Эбергард не сообразил что.
— Ладно. До субботы. Я приеду к одиннадцати. Будь готова.
— А что в субботу? — вот, она говорила, как мама.
— Мы едем в Орел.
— Нет, я не еду!
— Эрна, — не кричать, не отключаться, не рвать, что-то всё время должно существовать неразорванным между отцом и дочерью, — бабушке семьдесят лет, мы все готовились, все приедут. Бабушке очень важно сейчас увидеть нас вместе… Она неважно себя чувствует.
— Почему ты так поздно сообщаешь?
— Тебе разве мама не говорила?
— Ты должен учитывать мое мнение!
— Слушай, это — не обсуждается. Если я твой отец, а ты моя дочь и ты хочешь, чтобы так оставалось и дальше, мы — едем к бабушке.
В ухо корябнуло, простучало и следом вполз на пушистых паучьих щупальцах голосок Сигилд:
— Эбергард, — в четверть силы, с температурой «плюс», признавая, что здесь — святое, здесь я на твоей стороне, всё бывшее перед этим — ничто. — Я отошла на кухню, меня никто не слышит, — не сомневался — Эрна прокралась следом. — У нее в субботу рождественский бал.