– Я – Хенеб-ка, Страж Великого Дома. Иди за мной!
“Не просто страж, а Страж с заглавной буквы”, – подумал Семен, следуя за коренастым.
Во время пирушек, какие случались у брата, он слышал о Хенеб-ка; о нем отзывался с большим уважением даже Пианхи, сплетник и болтун. Хенеб-ка командовал царскими телохранителями, и не нашлось бы богатств – ни в Обеих Землях, ни за их пределами – способных поколебать его верность дому первого Джехутимесу. То есть царице, так как сын рабыни-сириянки был в этом доме незваным гостем.
Освещая дорогу, воин с факелом шел впереди, второй замыкал их маленькую процессию. Они миновали участок, засаженный фруктовыми деревьями – кажется, гранатами, от коих тянуло запахом свежей листвы и цветов. Этот аромат напоминал, что хоть фармути самый суровый месяц, но вовсе не зима, которой в здешних землях просто нет; морозы, снегопад и вьюги здесь заменяли свежий ветер и весеннее благоухание.
За цветущими гранатами стоял дворец, не очень большой и не слишком высокий, однако в полутьме не удавалось охватить его взглядом. Они взошли по лестнице; сверху нависали перекрытия балкона, подпертые каменными изваяниями, внизу нога ощущала ровный, чуть скользкий пол, а впереди, в отблесках масляных светильников, раскрывался обрамленный колоннами вход. Мелькнули кедровые двери, обитые бронзой – а может, золотом? – светильники вспыхнули ярче, и потянулись чертог за чертогом, с потолками, расписанными то под звездные небеса, то под древесные кроны, отягощенные плодами, то под цветочные беседки. Пол из блестящих квадратов; серебряных и золотых, сменялся глубокой тьмой черного дерева или сиянием розовых гранитных плит; тут и там выступали сиденья и ложа, обтянутые леопардовыми шкурами, столы и столики с инкрустацией костью, малахитом и лазуритом, фаянсовые чаши, расписанные синими узорами, и алебастровые сосуды-курильницы – от них тянуло приятным запахом кифи. Массивные колонны поддерживали свод, и их капители были украшены белыми лотосовыми цветами или орнаментом хекер – вырезанными в камне метелками тростника; от ламп, висевших меж колонн, распространялись мягкие волны света.
Снова лестница; широкие ступени, светильники, точенные из хрусталя, вместо перил – сфинксы и изваяния богов с головами животных и птиц: льва, барана, шакала, сокола, ибиса... Большая статуя Хатор – женщина в ниспадающих одеждах, в венце с коровьими рогами, скрепленном солнечным диском... Слева и справа от статуи – арки, за ними – вытянутый зал, с тремя расписными стенами и колоннадой, отгораживающей балкон. Шагнув сюда, Семен застыл в изумлении. Под ногами его голубел мозаичный пруд с цветами и листьями лилий, среди которых плавали рыбы и утки; пруд окружали стены папирусов, переходившие в безоблачное небо – и в нем, в верхней части стен и на потолке, кружились птичьи стаи, гуси, цапли и журавли; по правую руку в зарослях плыла лодка с двумя гребцами и стрелком, натягивающим лук, и этот лучник был не из простых – воин с грозным ликом и сдвинутыми бровями, что как бы подчеркивало владевшее им напряжение. С шеи его свисал уджат, символ Гора, виденный Семеном у Инени, – явный знак того, что лучник в лодке – сам фараон, Джехутимесу Первый. Он выглядел очень представительным мужчиной с суровым нравом; похоже, ни один президент из двадцатого века с ним потягаться бы не смог, а если б попробовал, то получил бы промеж глаз стрелу.
Семен замедлил шаги, любуясь великолепным чертогом, но Хенеб-ка, властно подтолкнув его к балкону, произнес:
– Не заставляй царицу ждать, ваятель. Иди и преклони колени перед ее величием! Я останусь тут, с моими сэтэп-са. – И он красноречивым жестом погладил рукоять кинжала.
С трудом оторвавшись от чудесных изображений, Семен направился в дальний конец чертога. Там, за колоннадой, царили полумрак и тишина; крытый балкон выходил к реке и саду и освещался двумя языками пламени, пылавшего в гранитных чашах. Перед светильниками, выпрямившись и опираясь рукой на спинку кресла, стояла женщина, но он не различил ее лица – лишь темный силуэт в розоватом ореоле пляшущих огней.
Приблизившись, Семен опустился на колени, отвесил поклон, стукнувшись лбом о каменный пол, и замер. Согласно придворному этикету ему полагалось застыть в этой позе и молчать – как долго, зависело от взиравшей на него богини. Ее божественный статус являлся такой же реальностью, как пол под ногами и крыша над головой; по местным понятиям, ее отец был воплощением Гора, благого божества, и от него, естественно, тоже рождались боги, чистопородные или не очень, смотря по тому, кого фараон дарил своими милостями.
Но Хатшепсут была, несомненно, богиней самой чистой крови – не видя ее, Семен ощущал тот упоительный запах, какой возвещает пришествие бога или, как минимум, ангела.
Потом к аромату добавились звуки, хрустальный мелодичный голос, подобный переливам флейты:
– Ты Сенмен, ваятель храма Амона?
– Это так, моя владычица.
Молчание – томительное, недоуменное – и смех, будто перезвон отлитых из серебра колоколов.
– Исида всемогущая! Ты не слишком хорошо воспитан, ваятель Сенмен! Где слова почтения? Где благодарность за счастье припасть к моим ногам? Ну, говори! Я жду!
Семен напрягся, вспоминая недавние речи лукавца Анупу. Сравнить ее с корзиной спелых фиников? Или с прозрачным родником? Пожалуй, это чересчур, решил он и забормотал:
– О высокая госпожа, светоч темени ночной, корабль справедливости! Пусть никогда не погаснет твой блеск, не споткнется нога о камень зла, глаза не потеряют зоркости, рука – твердости, а слух – остроты! Тысячу раз простираюсь ниц, целую пыль и прах под твоими ногами! Хмм... – Сделав передышку, Семен признался: – Пол очень чистый, моя госпожа. Я не могу найти ни пыли, ни праха, но если ты укажешь, где...
Прервав его, она расхохоталась.
– Ты забавный человек, ваятель! Очень забавный! Мне говорили, что ты был в неволе в стране Иам... еще говорили, как ты разделался с целой шайкой нехеси и как раздобыл служанку, отспорив ее у кушитского колдуна... Так ли это?
– Да. – Снова молчание. Наморщив лоб и не поднимая глаз, Семен повторил: – Да, лучезарная владычица, благословенная... э-э... Амоном. С колдуном все мирно обошлось, а вот с нехеси вышла маленькая неприятность. Им, видишь ли, хотелось...
– Встань! – Кажется, кушитские истории ее не очень волновали. – Встань и подними голову! Я дозволяю тебе глядеть на меня!
Он распрямил колени и прищурился, на миг ослепленный горевшими в чашах огнями. Темный женский силуэт уже не заслонял их; теперь она, вскинув левую руку к лицу, стояла между светильниками, в пятачке мерцающего алого сияния, будто купаясь в нем и в легких своих одеждах, колеблемых движением воздуха. Она была как сказочная фея, явившаяся путнику в ночи; прядь темных, с медным отливом волос падает на грудь, огромные глаза сверкают, трепещут розовые ноздри, и тонкие пальцы у щеки – словно раковина из перламутра. Пляшущие тени делали ее нереальной, эфемерной и в то же время наполняли жизнью каждую черточку, приковывая взгляд то к маленькому упрямому подбородку, то к губам или ресницам, то к тонкому стану и плавной, подобной амфоре, линии бедер. Семен, застывший в восхищении, не смог бы сказать, мила ли она, красива или прекрасна; эти оценки казались бесполезными, ибо она обладала тем, что делает женщину неотразимой, – волшебной, чарующий прелестью.