Сделав пару шагов, Инени приблизился к изваянию.

– Я помещу его в своей гробнице, рядом с бронзовым зеркалом. Я буду приходить туда все годы, отпущенные мне Осирисом, смотреться в зеркало, глядеть на этот камень и вспоминать, каким я был. Жаль, Сенмен, что двадцать разливов назад, когда я выглядел помоложе, в Та-Кем не нашлось равных тебе мастеров!

– Ф-фу... Зато теперь они есть... по крайней мере, один.

В толпе прислужников и жрецов произошло какое-то движение, и из задних шеренг вынырнула личность с непримечательной физиономией и маленькими тусклыми глазками. Этот человек был не тощ и не толст, не высок и не низок, а так, нечто среднее – типичный роме, каких в десятке не меньше дюжины. Если б не бритый череп и не богатое ожерелье, он выглядел бы как чесальщик льна или пастух, чье место рядом с баранами и быками. Но младшие жрецы почтительно расступились перед ним.

Тусклые зрачки впились в лицо Семена.

– Ваятель Сенмен много лет провел в плену и, кажется, не зря. Древние говорили, что муки тела возвышают душу, страдание делает чутким и искусным, и плеть даже обезьяну заставит танцевать... А ты ведь страдал, ваятель Сенмен! Целых десять разливов, в неволе у нехеси!

Будь осторожен, сказали глаза Инени, и Семен вдруг понял, кто перед ним. Рихмер, Ухо Амона, серый кардинал! Голос его казался таким же невыразительным, как внешность.

– Ты прав, хранитель врат, – Семен склонил голову, – годы плена были тяжелы. Поистине, я узнал вкус смерти на своих губах.

– Зато теперь твои творения прекрасны. Покажешь что-нибудь еще?

Взгляд Рихмера метнулся к полкам, где, задвинутое в дальний угол, закутанное полотном, стояло изваяние Меруити. Хранитель врат определенно знал о нем! И знал, где его прячут! Но от кого? Над этой вещью Семен трудился вечерами, и верный Пуэмра затачивал ему резцы... Возможно, скрип и скрежет, с коим они врезались в камень, дошел до слуха Рихмера?

Семен поклонился:

– Работа над изваянием достойного Инени потребовала много сил. Еще я занимался мелкими поделками, а мои мастера изготовляли статуи для Ипет-сут... Больше мне нечего показать.

– Того, что я видел, хватит, чтоб убедиться в твоем мастерстве, – с важным видом заметил Софра. – Хвалю твои глаза и руки, ваятель! Ты будешь награжден и возвеличен! Ты сделаешь мое изображение и станешь главным над художниками Амона-Ра.

Он развернулся и проследовал к выходу из мастерской. Свита торопливо потянулась за ним, и лишь Инени замедлил шаг, пробормотав:

– Бойся крокодила, когда он разевает пасть, чтобы тебя похвалить.

Помощники вернулись к делу. Стоя среди привычного грохота, шелеста полировочных камней и звона вгрызавшихся в базальт рубил, Семен бросил взгляд на полку, где затаилась головка Меруити. Она была готова, однако кому он рискнул бы ее показать? Признание в любви – не для чужих глаз... Даже не для глаз Меруити – ибо если работа закончена, то нет и поводов для новых встреч.

* * *

Все-таки он показал ее – брату, в самом начале месяца эпифи, когда от зноя пересыхает земля, а Нил сужается и мелеет.

Прекрасный женский облик, запечатленный в гладком темном камне... Она была такой, какой явилась ему впервые звездной ночью, в трепетном свете факелов, – царица ветров и тьмы, загадочная, непостижимая, манящая...

Сенмут долго смотрел на каменную женскую головку, потом сказал:

– Память твоя осталась в полях Иалу, однако не обижайся на богов: взамен ты получил чудесный дар. Дар мастерства и дерзости... ты смеешь изображать не человека, а то, что чувствуешь к нему...

Ведь так?

– Так, – согласился Семен.

– Любовь к царице – дерзость, – тихо промолвил брат. – Ты можешь лишиться головы, и потому никто не должен видеть твоего творения. Лучше разбей его.

– Я не могу.

Они переглянулись, и Сенмут шепнул:

– Понимаю... Я бы тоже не смог. – Затем, после недолгой паузы, поинтересовался: – Ты будешь изображать ее снова и снова?

– Буду. – Семен окутал головку Меруити полотняным покрывалом, но тут же сбросил ткань и снова всмотрелся в милые черты. – Ты говоришь, брат, что это дерзость... Согласен, дерзость – если ваятель одинок и нет ни женщины, владеющей его душой, ни девушки, приятной его взору. Но в ином случае и суждение будет иным, не так ли? Если ваятель любит другую и счастлив своей любовью, то это изображение не дерзость, а дань восхищения и жертва – такая, какую смертный приносит богине... Ты понимаешь меня?

На лбу Сенмута прорезалась морщинка.

– Нет. Я чувствую, что в сказанном тобой есть тайный смысл, но не могу его постичь.

– Ты тоже ваятель, брат мой, прекрасный ваятель, и сердцем твоим владеет Аснат. Я сделал много рисунков, запечатлел царицу на папирусе, но этот камень – как и другие камни – могли быть обработаны твоей рукой. Теперь понимаешь? – Он положил ладонь на гладкую холодную поверхность. – Я хочу... я прошу, чтоб здесь стояло твое имя. Сенмут, сын Рамоса, правитель дома царицы, наставник ее дочерей...

Брат неожиданно рассмеялся:

– Хорошая шутка, клянусь Хнумом, покровителем каменотесов! Такого в Обеих Землях не случалось – чтоб статуи изготовлял один, а имя писал другой! Не знаю, что сказать и как назвать подобное деяние! Но если ты хочешь...

– Не только я – так пожелали боги. Не удивляйся, что мне ведома их воля, – ты ведь помнишь, откуда я пришел. – Глядя в побледневшее лицо брата, Семен медленно произнес: – Я послан с полей Иалу в помощь тебе и великой царице, чтоб все свершилось так, как должно свершиться, чтоб возвеличились имена одних, другие же остались в безвестности... Как видишь, я не ошибся – твое возвышение началось. Что же касается меня... я, брат, всего лишь скромный страж реальности, которого прислали боги.

В словах его не было лжи – ведь богом являлась история, а он лишь подчинялся ее железной воле. Изображение царицы с именем Сенмута, ваятеля, – столь же реальный факт, как храм в Дейр-эль-Бахри, построенный зодчим Сенмутом, и если ни первое, ни второе еще не существует, то обязательно будет существовать. И совсем не важно, если одни имена возвеличатся, тогда как другие скроет мгла веков...

Сенмут сделал жест покорности.

– Кто я такой, чтобы противиться богам? Разве они не вернули мне брата? И разве старший брат не знает, что лучше для меня? – Вытянув руку, он прикоснулся к каменной щеке царицы. – Да будет так, как ты сказал! Дань восхищения, жертва и знак благодарности богине от недостойного Сенмута, сына Рамоса... Она ведь возвысила меня!

– Ты ловишь мои мысли на лету, – молвил Семен, окутав Меруити покрывалом.

Глава 8 ТЕНЬ СОФРЫ

Что еще сказать о друге моем, Сошедшем с Лестницы Времен? Воистину, он не любил крови и проливал ее лишь тогда, когда бессильно было слово. Как непохож он в этом на нашего нынешнего владыку! На того, чьи кони топчут поля Хару и Джахи и устилают их трупами до самых Перевернутых Вод! Но я не хочу говорить о нем; вместо меня скажут камни разоренных городов и плиты с горделивыми надписями, где перечислены тысячи мертвых и взятых в неволю. Друг же мой был милосерд, и если виделись ему пути к прошению, он вступал на них без колебаний и прощал. Даже предавших его.