Мальчик, которого он отправил сюда писать, сидел неподалеку и шмыгал носом.
— Я-а-а на не-е-е нае-е-ехал…
Авила выпрямился.
— Так, брысь отсюда! Все на берег! Немедленно!
Дети словно и сами примерзли ко льду, самые младшие все еще продолжали кричать. Авила вытащил свисток и с силой дунул в него два раза. Крики прекратились. Он отъехал на пару шагов, оказавшись позади детей, и принялся подталкивать их к берегу. Дети сдвинулись с места. Только один пятиклассник остался стоять, с любопытством склонившись над головой.
— Тебя тоже касается!
Авила махнул ему рукой, призывая следовать за собой. На берегу он столкнулся с женщиной, выбежавшей из больницы, и крикнул:
— Вызовите полицию. И «скорую». Там человек вмерз в лед!
Женщина побежала обратно в больницу. Авила пересчитал детей на берегу. Одного не хватало. Мальчик, наткнувшийся на голову, все еще сидел на льду, уронив лицо в ладони. Авила подкатился к нему и взял под мышки. Ребенок вскинул голову и обхватил его руками. Физрук осторожно, как хрупкую ношу, поднял мальчика и понес его к берегу.
* * *
— С ним можно говорить?
— Ну, говорить он, положим, не может…
— Да, но понимать-то он понимает?
— Полагаю, что да, но…
— Я недолго.
Сквозь туман, заволакивавший глаз, Хокан разглядел, как человек в темной одежде пододвинул к кровати стул. Хокан не видел его лица, но мог себе представить натянуто-нейтральное выражение.
Последние несколько дней его то и дело обволакивало красное облако, прочерченное тонкими линиями. Он знал, что его несколько раз накачивали снотворным и оперировали под наркозом. Сегодня впервые за долгое время он находился в полном сознании, но сколько дней прошло с тех пор, как он сюда попал, он понятия не имел.
Утром Хокан ощупал свое новое лицо действующей рукой. Оно было целиком покрыто какой-то прорезиненной повязкой, но, ощупывая контуры кончиками пальцев и вздрагивая от боли, он смог заключить, что лица у него больше нет.
Хокана Бенгтссона больше не существовало — он превратился в неопознанное тело на больничной койке. Они, конечно, могли найти связь с ранее совершенными им преступлениями, но не с его прошлой или настоящей жизнью. Не с Эли.
— Как вы себя чувствуете?
Спасибо, хорошо. Просто замечательно. Все лицо горит, как от напалма, а так лучше некуда.
— Я понимаю, что вы не можете говорить, но вы могли бы кивнуть, чтобы я знал, что вы меня понимаете? Вы можете кивнуть?
Могу. Но не хочу.
Человек у его кровати вздохнул.
— Вы пытались покончить жизнь самоубийством, следовательно, вы все же в сознании. Неужели так сложно покачать головой? Вы хоть руку можете поднять в знак того, что вы меня слышите? Можете?
Хокан перестал слушать и задумался о том особом месте в Дантовом аду, лимбе, куда после смерти попадают души великих, не познавших Христа. Попытался представить себе, как оно выглядит.
— Понимаете, нам очень важно установить вашу личность.
Интересно, в какой круг или небесную сферу попал после смерти сам Данте…
Полицейский придвинул стул сантиметров на десять ближе.
— Мы это все равно выясним. Рано или поздно. Но вы можете сэкономить нам время, если согласитесь сотрудничать.
Никто меня не ищет. Никто меня не знает. Попытайтесь…
В палату вошла сестра:
— Вас к телефону.
Полицейский поднялся и направился к выходу. Прежде чем покинуть палату, он обернулся.
— Я скоро вернусь.
Мысли Хокана обратились к самому главному. А какой круг ада предстоит ему? Детоубийца. Седьмой круг. С другой стороны — первый. Для тех, кто согрешил во имя любви. Потом, содомитам отведен собственный круг. Логичнее всего было бы предположить, что тебя определят в тот круг, где наказывают за самый страшный из всех твоих грехов. Таким образом, получается, что, совершив по-настоящему серьезное преступление, дальше можно грешить сколько душе угодно, — по крайней мере, по мелочам, наказуемым в других, высших кругах ада. Хуже-то уже не будет. Вроде как те убийцы в Америке, которых приговаривают к трехстам годам заключения.
Дантов ад состоял из концентрических кругов. Адская воронка. Цербер со своим хвостом. Хокан представил себе насильников, гневливых женщин, гордецов, варящихся в бурлящем котле, среди огненного дождя, бродящих в поисках собственного места.
В одном он был уверен. Он никогда не окажется в нижнем круге ада. Там, где Люцифер на ледяном озере грызет Иуду и Брута. В круге предателей.
Дверь снова открылась со странным шипением. Полицейский уселся возле кровати.
— Ну что, похоже, нашли еще один труп, в озере в Блакеберге. По крайней мере, веревка та же.
Нет!
Тело Хокана непроизвольно дернулось, когда полицейский произнес слово «Блакеберг». Полицейский кивнул:
— Судя по всему, вы меня все же слышите. Вот и хорошо. Мы предполагаем, что вы жили в западном направлении. И где же? Рокста? Веллингбю? Блакеберг?
Он тут же вспомнил, в какой спешке избавился от тела возле больницы. Допустил небрежность. Все испортил.
— Ладно. Оставлю вас в покое на время. Можете пока подумать, не стоит ли вам начать сотрудничать. Так всем будет гораздо легче. Правда?
Полицейский встал и вышел. Вместо него в палату вошла медсестра, приставленная его сторожить, и села на стул.
Хокан в отчаянии замотал головой. Рука его взметнулась и вцепилась в трубку респиратора. Сестра подскочила к нему и оторвала руку от трубки.
— Мы вас привяжем. Еще одна такая попытка, и мы вас привяжем. Ясно? Не хотите жить — дело ваше, но, пока вы здесь, наша задача — сохранить вам жизнь. Что бы вы там ни совершили. Понятно? И мы сделаем все, чтобы выполнить эту задачу, даже если придется надеть на вас смирительную рубашку. Слышите? Всем будет лучше, если вы будете сотрудничать.
Сотрудничать. Сотрудничать. Внезапно все заговорили о сотрудничестве. Я больше не человек, а задача, которую нужно решить. О боже. Эли, Эли. Помоги мне.
* * *
Еще на лестнице Оскар услышал мамин голос. Она с кем-то ругалась по телефону. С матерью Йонни? Оскар стоял под дверью и подслушивал.
— Теперь они мне будут звонить и спрашивать, что я сделала не так… Да будут, будут! И что мне им отвечать? Что у моего мальчика, увы, нет отца, который… ну так докажи это хоть раз в жизни! Нет, не делал… Я считаю, что говорить с ним об этом должен ты.
Оскар открыл дверь и вошел в коридор. Мама буркнула в трубку: «А вот и он» — и повернулась к Оскару: