Петрович припомнил кое-какие слухи, ходившие в институте насчет протопоповских любовных предпочтений. В комнате повисло было неловкое молчание, но его разрядила бойкая Лидия Ильинична:
— Помереть, может, не помрет, — заметила она громко, — зато под юбки лазить перестанет!
Эта шутка понравилась, и под общий смех шампанское наконец полилось в стаканы и чашки.
До сих пор Петрович наблюдал за происходящим со своего места, из-за кульмана, но Митрохин нашел его глазами и позвал:
— Что же ты, вундеркинд? Давай к столу.
Петрович покосился на Станислава Адольфовича и, не получив формального запрещения, счел себя вправе присоединиться к «фуршету».
Шампанское быстро развязало языки, и на Федора Васильевича посыпались всевозможные пожелания и напутствия. Очень смешно выступил Тчанников, администратор, заглазно именовавшийся, конечно, Чайником. Этот Чайник, весьма уже пожилой краснолицый дядька, носил когда-то большие погоны и лично знался с министром Абакумовым. Но потом он попал под колесо истории, был разжалован и докатился до того, что в преклонном своем возрасте вынужден был подвизаться в абсолютно непрофильном для себя учреждении. Впрочем, слово «дизайн» он любил, как непонятное для непосвященных, и себя, довольно удачно, называл «дизавром». Говорили, что благодаря своим, еще не повымершим, связям он приносил немалую пользу делу художественного конструирования.
Так вот, этот Тчанников взял слово:
— Ты, Федор, не слушай этого длинноносого, — он ткнул пальцем в Протопопова. — Ты человек военный, и я человек военный — ты слушай меня. Главное — чтобы баба не баловaла. Лично я своих жен вo как держал, и всех похоронил. А нас никто не похоронит, пока мы сами не помрем… Слышь, ты? — Он повернулся к Протопопову. — Мы еще сами тебе в гроб плюнем!
Было и другие речи — смешные, не очень смешные и такие, которых Петрович попросту не расслышал. Но он смеялся вместе со всеми. Шампанское в его крови браталось с остатками утреннего божоле.
Однако «фуршетом» в павильоне эта свадьба без невесты не ограничилась. У Митрохина нашлись еще деньги, отложенные, как он сказал, «на черный день», и он пригласил желающих в шашлычную «Восток». Быстро составился коллектив энтузиастов, возглавил который, разумеется, Пал Палыч Тамбовский.
— Дранг нах Остен! — проревел он пароходным голосом.
Петровичу тоже хотелось пойти в шашлычную, но попытка отпроситься у Станислава Адольфовича успеха не имела.
Гости схлынули, оставив после себя плаз, мокрый от шампанского, и пустые конфетные коробки. Комната вновь обрела свой привычный облик и тишину. Карен выглянул из укрытия и, убедившись, что посторонние ушли, облегченно вздохнул. Из угла, где сидел Олег Михайлович, потянуло ацетоном. Макетчик промывал и бальзамировал свой «Опель», принося его на работу по частям, в виде металлических препаратов. Сослуживцы предались обычным своим занятиям, и лишь Петрович решительно не знал, как себя остудить. Когда Станислав Адольфович вторично попросил его не скрипеть стулом, он со вздохом встал и вышел из комнаты.
В отделе пропаганды остались только пустые столы да одиноко вязавшая Юлия Анатольевна, вся покрытая веснушками по причине беременности. Даже не попытавшись завязать с ней разговор, Петрович проследовал в сени-курилку. Там по-прежнему дождь слюнявил снаружи стекла запертых дверей. Он словно просился в павильон — с вялым упорством нищего или сумасшедшего.
Эта московская осенняя затяжная непогода была непривычна южанину. Казалось странным, что дождь может идти сам по себе, в то время как город продолжает жить своей обыденной жизнью. Петрович вспомнил, как, бывало, ждала, как жадно глотала влагу родимая приволжская супесь, — и вздохнул.
— Привет.
Вздрогнув от неожиданности, Петрович обернулся. Это был Юсупов.
— Привет, но мы уже виделись.
— Разве?
Фотограф высек огонь из хромированной зажигалки и прикурил.
— Что же ты не на свадьбе? — спросил он с усмешкой. — Не позвали?
Петрович смущенно кашлянул:
— Нет… я сам не пошел.
— Да-да… — Юсупов, похоже, не поверил.
— А вы, Саша… вы почему с ними не пошли?
— Я-то?.. — Фотограф по-рыбьи бездыханно выпустил изо рта дым. — Я не пошел, потому что мне и здесь надоел этот паноптикум.
Больше они ни о чем не говорили. Американская сигарета финишировала первой, и Юсупов ушел.
Петрович бросил свой окурок в ведро, еще раз посмотрел на дождик и поплелся назад, в комнату с плазом. Здесь все было по-прежнему: Станислав Адольфовович, Карен и Олег Михайлович тихо трудились на своих местах. Прикинув, кому из них составить компанию, Петрович выбрал Олега Михайловича. Как собеседник, макетчик устраивал Петровича тем, что никогда над ним не подтрунивал и даже на явные его глупости отвечал обычно лишь отеческой мягкой улыбкой.
Но сегодня Петрович совершил ошибку. Будучи сам слегка на взводе, он не заметил, что Олег Михайлович нынче не в себе.
— Можно?
Не дожидаясь позволения, он подсел к макетчику, колдовавшему в парах ацетона над анатомированным карбюратором, и непринужденно заложил ногу на ногу.
— Что же, Олег Михайлович, вы не приняли участия? Нехорошо…
Помолчав, макетчик ответил бесцветным голосом:
— Так… Настроения нет.
— Зря, зря…
Петрович покачал ногой и вдруг по-митрохински закхекал:
— А Федя-то, Федя разгулялся!
— Федор Васильевич, — поправил Олег Михайлович.
— Ну да… А этот-то, Протопопов… вы видели? У него кальсоны фиолетовые! Просто паноптикум какой-то…
Макетчик уронил на стол детальку, бывшую у него в руках, и поднял глаза, сильно увеличенные очками. Петрович увидел, что лицо его багровеет.
— По-моему, Георгий, вы маленький мерзавец, — сказал Олег Михайлович негромко.
— Что?.. Как вы сказали? — Петрович помертвел.
— Я сказал то, что сказал. — Голос макетчика креп. — Я давно заметил, что вы нас изучаете… но кто дал вам право? Кто мы вам — насекомые?.. мертвые души?
— Олег, Олег!.. — Станислав Адольфович в другом конце комнаты громыхнул стулом.
— Ну устрой нам похороны, щенок! — закричал вдруг Олег Михайлович.
Руки у него заходили ходуном, и на губах показалась пенка; тело его поехало со стула. Но Станислав Адольфович с Кареном были уже тут. Макетчику стали совать к носу ватку, смоченную ацетоном.
— Уйди!.. Пусть он уйдет… Не хочу разгрр… врр… — Изо рта Олега Михайловича понеслись нечленораздельные звуки, и у него начались судороги.
Станислав Адольфович махнул рукой, чтобы Петрович скрылся, но тот и так уже, струсив, прятался за кульман.