Впрочем, само по себе мое открытие может показаться несущественным. Многие юноши влюбляются в девушек, погулявши с ними по вечерней Москве. Наутро, много через неделю, от прогулок этих остается лишь текст. Но таков обычный сценарий, а моя прогулка закончилась не столь благополучно. Неожиданно и почти беспричинно, если не считать причиной безрассудство молодости, я втюрился в Тому, что называется, по самые уши. Некоторые специалисты объясняют этот феномен действием какой-то таинственной «химии». Я готов согласиться, потому что «психологией» это во всяком случае не назовешь. Без долгих рефлексий я обрушил на Тому всю силу открывшегося во мне первобытного чувства; я не дал ей опомниться и не оставил даже времени походить в «моих девушках». Все произошло в течение нескольких недель – от умывания меня платочком до записи в Бюро гражданских состояний.
Совсем еще недавно она была Томкой из третьей группы, а теперь стала моей женой. И губки, и щечки – все это было мое; и я со всеми своими достоинствами тоже целиком принадлежал ей. Природа наделила нас достаточными физическими и умственными качествами, чтобы начать совместную жизнь, – остальное нам полагалось получить с родителей. Под остальным я, конечно, разумею жилплощадь и средства к существованию.
И вот тут, по родительской части, у нас с Томой возникли первые затруднения.
Представьте себе сцену: я привез молодую жену в Васьково – знакомить со своими стариками.
– Ах ты господи! – всплескивает руками матушка. – Худенькая-то какая!
– Зато мало ем, – краснея, отшучивается Тома.
– Ничего, – говорит матушка утешительно, – мы тебя молочком отпоим. Смотри, какая у нас козочка.
Выходит коза. Тома вскрикивает:
– Ой, она мне юбку жует!
Отец, продувая папиросу, поглядывает из-под бровей. Наконец спрашивает:
– У нас поживете?
– М-м-м… – отвечаю я.
– Понятно, – буркает он.
– Что тебе понятно? – тревожится матушка. Отец чиркает спичками – одна, другая…
– Все мне понятно! – повторяет он с сердцем. – И что учеба теперь побоку… и все вообще мне понятно.
– Ну вот, уже и забубнил… – матушка оглядывается, не слышат ли соседи. – Пойдемте-ка лучше в дом.
Уезжаем мы на следующий день с обещанием «бывать почаще». На житье нам выданы сторублевка и банка козьего молока. Настроение у нас смутное, скорее плохое, тем более что Тома на станции сломала шпильку.
Теперь действие переносится снова в Москву, в дом дохрущевской постройки, в квартиру с лепными излишествами на высоких потолках. Здесь на восьмидесяти метрах полезной площади проживают Томины родители, ее младший брат Витек, глухой белый кот и сама Тома с молодым мужем. Муж – это я, зять-примак, нежданное семейное излишество.
В гостиной на календаре с полуголой полуяпонкой текущее число обведено красным фломастером – так Николай Степанович, Томин папа, обозначает государственные праздники. Их, эти праздники, он обязательно по окончании официальных мероприятий отмечает в порядке застолья со своими близкими. Сегодня в число близких входят его жена, Ирина Борисовна, а также его зам по снабжению, его министерский товарищ с супругой и его дети – Витек и Тома. Кот уже поел и валяется на ковре, а моя тарелочка примостилась на дальнем углу стола, чтобы мне больше никогда не жениться. Присутствующие пьют, закусывают и внимают речам Николая Степановича (все, кроме глухого, на его счастье, кота).
Выступления Николая Степановича, оформленные в виде тостов, содержат установленный набор тем, выстроенных последовательно по убыванию значимости. Темы эти таковы: а) международное положение, б) успехи завода железобетонных изделий, возглавляемого Николаем Степановичем, в) успехи (если таковые имеются) Витька и Томы в учебе, г) хвала хозяйке за чудесный стол с поцелуем оной в губы. Здесь Ирина Борисовна держит ответное слово, в котором совершенно справедливо отмечает, что стол этот целиком заслуга Николая Степановича. Мысль ее, впрочем недосказанная, состоит в том, что все яства на чудесном столе взяты не из гастронома, а из номенклатурного распределителя. Министерский товарищ с супругой понимающе кивают. Обязательная повестка сворачивается обычно с подачей «горячего». Когда Николай Степанович кушает, то внятно говорить не способен.
После основного блюда хозяину требуется передышка. В эти минуты он вилкой ищет что-то у себя во рту и выглядит отрешенным. Но вскоре его взгляд проясняется, следующим разделом в повестке значится «разное». Теперь уже никто, включая самого Николая Степановича, не знает наверняка, о чем он заведет речь. Возможно, он заговорит о футболе или ударится в свои номенклатурные воспоминания. А может быть, ничего не говоря, окинет взглядом все собрание да затянет любимую народную песню. Правда, в последнее время Николаю Степановичу не очень-то поется. Взгляд его, обводящий застолье, неизбежно натыкается на меня, и лирическое настроение у него пропадает.
Что ж, вот и обозначился следующий пункт программы. На лице Николая Степановича уже играет плотоядная усмешка.
– А теперь, – возглашает он, – я хочу выпить за здоровье моего дорогого зятя!
– Начинается… – бормочу я злобно.
– Папа, не надо… – пищит умоляюще Тома.
Но нет, папе надо, и очень! Ему просто-таки необходимо отомстить мне за свою неспетую песню. Ирине Борисовне что-то срочно понадобилось на кухне. Гад Витек в предвкушении скандала уже фыркает в свой стакан. Николай Степанович задушевно повествует о том, какого полезного члена приобрела их семья в моем лице и как сильно прирос ее совместный бюджет благодаря моей стипендии. Министерский товарищ с супругой качают головами – я знаю, что их собственный сынок когда-то подкатывал к Томе, но безуспешно, хотя и учится на дипломата. Папин зам по снабжению откровенно ухмыляется – в глазах этого прохиндея я уж точно не являюсь ценным приобретением.
Наконец мое терпение иссякает.
– Пропадите вы пропадом с вашим бюджетом! – кричу я. – Я женился на Томе, а не на вас!
После чего, гремя стулом, вскакиваю и, пнув по дороге ни в чем не повинного кота, выбегаю вон.
Добавлю, что сцены, подобные описанной, случались в моей новой семье не только по праздникам. Николай Степанович цеплялся ко мне и в обычные дни, если бывал не в духе, а не в духе он делался всякий раз, столкнувшись со мной на выходе из сортира либо как-то еще. Нет, не такой партии хотел он для своей дочери. Хотя на собственный вкус Николая Степановича Тома была чересчур худощава, но он знал, что в обществе она считается чуть ли не красавицей. Его товарищи, имевшие сыновей на выданье, а таких было немало, не раз намекали, что не прочь с ним породниться. И какие товарищи! – капитаны промышленности, партийные деятели… Мысль о том, что его генеалогический капитал достался безродному приезжему студентишке, отравляла Николаю Степановичу жизнь. Так хоть бы этот студентишка умел быть благодарным!
Признаюсь, тесть мой был прав – держался я с ним нагловато. Да и не только с ним. Ирину Борисовну, например, я раздражал тем, что читал за столом. Она вообще находила чтение сомнительным занятием, а уж за столом – просто неприличным. Правда, Ирина Борисовна редко высказывала свое неудовольствие мне в лицо, а предпочитала действовать через Тому.