- Он столь основательно запутался в этих проблемах, что и его работа, и его жизнь зашли в полный тупик. Распрощавшись с друзьями, семьей и своим положением (он был докой - или он сказал доком? - в литературе), он удалился в затерянный среди болот уединенный приют, который почтила своим визитом только самая преданная из его возлюбленных.
- "Мой план, - рассказывал он нам, - установить, куда следует идти, а для этого выяснить, где я сейчас нахожусь, предварительно определив, где я был раньше, - где были мы все. В болотах Мэриленда встречается такая улитка - возможно, я ее выдумал, - которая строит свою раковину из всего, что только ни попадется ей на пути, скрепляя все воедино выделяемой ею слизью, и вместе с тем инстинктивно направляет свой путь к самым подходящим для раковины материалам; она несет свою историю у себя на спине, живет в ней, наворачивая, по мере своего роста, все новые и все большие витки спирали из настоящего. Повадки этой улитки стали моими повадками - но я хожу кругами, не отклоняясь от своего собственного следа! Я бросил читать и писать, я перестал понимать, кто я такой, мое имя теперь - не более чем беспорядочное нагромождение букв, и то же самое относится ко всему своду литературы: вереницы букв и пробелов напоминают шифр, к которому я потерял ключ". - Он подпихнул эти свои чудные линзы пальцем вверх по переносице - над этой его привычкой я всякий раз невольно похихикивала - и ухмыльнулся. - "Ну хорошо, почти ко всему своду. Кстати о ключах: подозреваю, что именно благодаря ключу я сюда и попал".
- Тогда-то Шахразада и задала вопрос, возник он с ее пера или из ее слов, в ответ на который он заявил, что его изыскания, совсем как и ее, завели его в полный тупик; он чувствовал, что сокровищница вымысла новой литературы лежит где-то под рукой, надо только отыскать к ней ключ. Праздно размышляя об этом образе, он добавил к зыбкой трясине собственных заметок, в которой совершенно завяз, еще и набросок рассказа о человеке, так или иначе осознавшем, что ключ к разыскиваемому им сокровищу и есть само сокровище. Разобраться во всем этом (и в том, как, несмотря на все осаждавшие его проблемы, такую историю рассказать) ему не удалось, поскольку в тот самый миг, когда он доверил бумаге слова: "Ключ к сокровищу и есть само сокровище", он очутился с нами - надолго ли, зачем и каким образом, знать не зная и ведать не ведая, если только не потому, что из всех на свете рассказчиков самым его любимым была Шахразада.
- "Только послушайте, как я заливаюсь, - счастливо заключил он.- Вы уж меня простите!"
- Моя сестра по некотором размышлении рискнула высказать мнение, что его переносу в ее библиотеку наверняка способствовало поразительное совпадение ее и его недавних мечтаний, которые одновременно привели их обоих к одной и той же, вероятно наделенной сокровенным смыслом, формулировке. В будущем, сказала она, ей хотелось бы поэкспериментировать с обратным переносом, который, если все сложится из рук вон плохо, позволил бы тайно умыкнуть меня из-под нависшей угрозы; что же касается ее самой, то при всей их занятности у нее совершенно нет времени на праздные и бесплодные полеты фантазии, уносящие прочь от опустошающего страну гиноцида; в этом проявлении магии, сколь бы замечательным оно ни было само по себе, она не видит никакой причастности ни к ее проблемам, ни к его.
- "Но мы же ведь знаем, что ответ у нас в руках! - воскликнул джинн. - Мы оба рассказчики, и ты должна понимать не хуже меня: это как-то связано с тем, что ключ к сокровищу и оказывается самим сокровищем".
- Ноздри моей сестры сузились. "Ты уже дважды назвал меня рассказчицей, - сказала она, - а я в своей жизни не рассказала ни одной истории - не считая тех баек, которыми потчевала на сон грядущий Дуньязаду, но они - самые обыкновенные, всем известные истории. Единственный рассказ, который я когда-то придумала, - как раз этот давешний, про ключ и сокровище, но я сама его не понимаю…"
- "Боже милостивый! - вскричал джинн. - Ты хочешь сказать, что еще и не начинала свою тысячу и одну ночь?"
- Шерри мрачно покачала головой: "Единственная тысяча ночей, о которой мне известно, - это время, на протяжении которого эта свинья, наш царь, убивает невинных дочерей правоверных мусульман".
- Наш очкарик-посетитель впал во внезапный восторг и на некоторое время даже потерял дар речи. Немного придя в себя, он схватил мою сестру за руку и совершенно ошарашил нас обеих, провозгласив, что всю свою жизнь буквально боготворит ее, - заявление, от которого наши щеки покрылись румянцем. Годы тому назад, когда он, будучи студентом, без гроша в кармане, развозил от стеллажа к стеллажу в библиотеке своего университета тележки с книгами, чтобы немного подзаработать на оплату своего обучения, его при первом же прочтении рассказов, которыми она отвлекала царя Шахрияра, обуяла страсть к Шахразаде, столь могучая и неослабевающая, что его любовные похождения с другими, "реальными" женщинами казались ему в сравнении с ней нереальными, двадцатилетнее супружество - лишь затянувшейся неверностью, а его собственная беллетристика представала подражанием, бледной подделкой подлинных сокровищ ее "Тысячи и одной ночи".
- "Которыми отвлекала царя! - повторила Шерри. - Я думала об этом! Папа считает, что на самом-то деле Шахрияр готов отказаться от своих злодеяний, прежде чем его страна распадется на части, но нуждается в оправдании, чтобы, нарушив клятву, не потерять лица в глазах своего младшего брата. Я прикидывала, не отдаться ли ему и потом рассказывать волнующие истории, оставляя их с ночи на ночь недосказанными, пока он не узнает меня слишком хорошо и уже не посмеет убить. Я даже подумывала о том, чтобы подсунуть ему истории о царях, претерпевших еще худшие злоключения, чем он и его брат, но не ставших из-за этого мстительными; о любовниках, которым неведома была неверность; о мужьях, любивших своих жен больше себя. Но это слишком фантастично! Кто знает, какие из историй сработают? Особенно в первые несколько ночей! Я вполне способна представить, что он ради разнообразия пощадит меня день-другой, а потом справится со своей временной слабостью и вернется к прежней политике! Я отказалась от этой идеи".
- Джинн улыбнулся; даже мне было ясно, о чем он думает. "Но ты говоришь, что читал эту книгу! - воскликнула Шерри. - Тогда ты должен вспомнить, какие в ней истории и в каком они идут порядке!"
- "Мне нет нужды их вспоминать, - промолвил джинн. - Все те годы, что я писал всякие истории, твоя книга не покидала мой рабочий стол. Я пользовался ею тысячу раз - даже если просто бросал на нее взгляд".
- Шерри спросила, уж не он ли сам и сочинил, чего доброго, те истории, которые она якобы рассказывала или еще расскажет. "Как я мог? - засмеялся он. - Я же буду рожден веков через десять-двенадцать! Да и ты их не сочиняла, если уж на то пошло; это как раз те старинные истории, о которых ты и говорила - "всем известные истории": "Синдбад-мореход", "Волшебная лампа Ала ад-Дина", "Али-Баба и сорок разбойников"…"
- "Какие еще? - выкрикнула Шерри. - В каком порядке? Я вовсе не знаю истории об этом самом Али-Бабе! Может, книга у тебя с собой? Я отдам за нее все, что у меня есть!"
- Джинн ответствовал, что, поскольку как раз думал о Шерри и держал в руке ее книгу, когда писал магические слова, но книга эта не была перенесена вместе с ним в ее библиотеку, он, логически рассуждая, делает вывод, что, даже если имевшую место магию удастся повторить, он не сумеет представить моей сестре экземпляр этого издания. Он, однако, отчетливо помнил то, что назвал обрамляющей историей: как младший брат Шахрияра Шахземан обнаружил прелюбодеяние своей жены, убил ее и, покинув Самаркандское царство, отправился жить к Шахрияру, на острова Индии и Китая; как, обнаружив, что равным образом неверна была и жена Шахрияра, братья бежали людских дорог, повстречали ифрита и молодку, пришли к выводу, что все женщины - обманщицы, и вернулись в свои царства, поклявшись каждую ночь овладевать невинной девушкой, а поутру ее убивать; как дочь везиря Шахразада, чтобы положить конец этой резне, добровольно, во многом вопреки воле собственного отца, пошла к Шахрияру и с помощью своей сестры Дуньязады - которая в самый критический момент между соитием и сном попросила рассказать историю и заинтриговала царя, прервав на рассвете рассказ на самом интересном месте и оставив его в неизвестности, - сдерживала руку Шахрияра достаточно долго, чтобы покорить его сердце, самого его привести в чувство и спасти страну от гибели.