— Что надумали, мазурики? — нарочито бодро прокричал Беспалый. — Кто еще хочет порцию свинца? Ах, сволочи, гниды! Всем руки за голову, и марш на зону. «Сучья», говорите? Ну, значит, в «сучью». Старлей! А ты подбери трупы и доставь их в морг.
Подполковник Беспалый вошел в кабинет главврача тюремной больницы Дмитрия Савельевича Ветлугина и плотно закрыл за собой дверь. Решительным шагом подойдя к столу, за которым сидел худой пожилой мужчина в белом халате, он без приветствия и предисловий тихо сказал:
— Сейчас к тебе приведут семерых новеньких. Им всем прописан курс усиленного лечения… Ты знаешь какого. Особое внимание одному, я тебе его покажу. Будешь колоть им тот препарат, что Воробьев передал в желтеньких ампулах: по половинке раз в неделю. Об уколах не болтать. Знать об этом не должна ни одна живая душа на зоне. Уяснил? Для всех версия такая: ребята на этапе приболели, и ты их лечишь.
— Сделаю все, что нужно, — охотно кивнул Дмитрий Савельевич.
— Главное, не проболтайся своей толстозадой медсеструхе. Она девка сердобольная, на всю округу разнесет, придется тогда ее усмирять. А нас с тобой начальство за яйца подвесит. Сам знаешь…
— Новоприбывших «пациентов» вы вместе поселите? — заинтересованным тоном спросил главврач.
— Ты что, обалдел! По разным баракам раскидаю. А во-он того, в черной шапке, — глядя в окно на конвоируемых, указал Беспалый, — отправим в четвертый барак к отмороженным. Пускай они с ним разъяснительную работу проведут. Этот парень — отменная сволочь, ему будет полезно после укольчиков поближе познакомиться с местной шелупонью.
Главврач кивнул.
— Договорились.
— Ну и ладушки. Вечерком еще перебросимся словечком. Бывай, Дмитрий Савельевич. Готовь «операцию».
* * *
Владислав опять провалился во тьму — падал в глубокий колодец без дна, переворачиваясь на лету, кувыркаясь в плотном ватном мраке. Голова болела нестерпимо. В висках стучало. В горле пересохло, язык распух и бессильно прижимался к небу. Полет во тьме внезапно прерывался, и он оказывался на свету. Его выбрасывало на яркий слепящий свет, и Варяг, мучительно превозмогая боль во всем теле, в глазах и ушах, старался понять, что с ним, куда его везут. В том, что его везут, сомнений не было. Смотрящий ощущал мерные покачивания, слышал ритмичный стук, видимо, вагонных колес. Было холодно. Дальше снова зиял черный ватный провал.
Одно воспоминание все же было — болезненное, страшное. Варяг помнил о том, как кто-то брал его за руку, закатывал рукав — и острая пронзительная боль иглой впивалась в предплечье. Потом боль текла по всему телу, проникая в самые потаенные уголки. Ему становилось легко до невозможности, он становился невесомым, воздушным. Но через миг все тело наливалось свинцом, и он опять летел в чудовищную, мрачную бездну…
Раздавались какие-то навязчивые голоса. Они причиняли ему особые страдания. Речь звучала невнятно, глухо, точно издалека, точно сквозь плотную пелену. Владислав различал голос Светланы. Веселые интонации Егора Сергеевича. Слегка раздраженно гудел Ангел. Потом было множество ликов, которые кружились у него перед глазами в безумном хороводе. Лица знакомые и незнакомые. Какие-то злобные физиономии. Смеющийся рот здорового парня, который по-английски разговаривал с ним и называл себя «Джонни». Искаженная злобой рожа толстого седого полковника милиции. Смеющееся лицо Светланы. И — залитое кровью лицо Вики…
Его опять выбросило на свет. Смотрящий, преодолев стопудовую тяжесть на глазах, открыл веки. И тут же услышал голоса.
— А он живой? — с сомнением поинтересовался круглолицый крепыш в подполковничьей форме.
— Живой, ничего с ним не сделается, — удовлетворенно заверил другой — в белом халате врача. — Проваляется пару часиков в коме и будет жить дальше, свеженьким огурчиком, но на этот раз без мозгов: память у него недели на две отшибет, в аккурат до следующего укола. Будет жить как свинья: пожрет, посрет. Так что ничего страшного — пусть подрыгается в судорогах. Первый раз этот укол всегда болезненный, но в следующий раз будет легче.
Крепыш нагнулся над неподвижным телом.
— А если все-таки не очнется?
— Организм крепкий, выдюжит. Такие, как он, еще и не такое выдерживают. Очнется!
— И что же ты тогда предпримешь? — поинтересовался крепыш.
— Буду исполнять ваши инструкции. Вколю ему небольшую дозу успокоительного, пускай отсыпается — и в четвертый барак. Значит, говорите, сволочь и очень опасен?
— Да, — сказал круглолицый. — Очень.
— Понятно, — в голосе врача прозвучали нотки сомнения. — Знаете, никогда бы не подумал, что это обычный зэк, способный на жестокость. Я ведь всяких зэков на своем веку насмотрелся. Многих по роже узнаешь за три километра. А этот лицом скорее напоминает респектабельного бизнесмена из «новых русских», чем вора. К тому же, вы не поверите, он бредил по-английски! И еще на каком-то языке. Видать, все же в нашу клетку залетела птичка очень высокого полета.
— Ну раз ты, доктор, обо всем догадываешься, береги его. Вдруг он нам еще пригодится.
— Значит, он не такой же вор, как другие? — продолжал недоумевать врач.
— Можешь не сомневаться, не такой. — Подполковник улыбнулся. Доктор явно смешил его. — На каких только чудиков, Дмитрий Савельевич, ты не насмотрелся в своем тюремном лазарете, но все никак не можешь перестать удивляться?!
В тюремном лазарете Дмитрий Ветлугин прослужил более двадцати лет и действительно успел насмотреться такого, чего не удавалось увидеть даже очень опытному военврачу. Зэки вели себя самым непредсказуемым образом: они глотали ножницы, вспарывали себе животы, отрубали пальцы, травились, вкалывали под кожу керосин. И все это делалось для того, чтобы вырваться из душных камер на простор больничных коек, под опеку молоденькой сестры, где вожделенный покой хоть чем-то смахивал на домашний уют. И совсем неважно, что через недельку-другую им приходилось возвращаться в зловоние и грязь, — зато воспоминаний о таком путешествии хватало на несколько месяцев, а то и годы.
Коренные обитатели тюрьмы, прозываемые тюремным языком «котами», резались для того, чтобы не работать: а за выпущенные кишки можно было получить инвалидность, что давало возможность возлежать на шконке и поплевывать на слова кума о праведном трудовом образе жизни.
В отличие от крепкого, коренастого подполковника Беспалого, Ветлугин был ужасно худ — ни дать ни взять оглобля, завернутая в белую простыню, лицо серое, очень напоминающее необструганное полено: у всякого, кто видел доктора впервые, возникало непроизвольное желание пройтись по его шершавой коже хорошо заточенным рубанком. Руки у врача были длинными и казались нелепой добавкой к сухопарому телу. Во время разговора Ветлугин смешно жестикулировал своими руками, так что казалось, будто они прилажены к плечам с помощью шарниров.