Жозефина Павловна всплеснула руками.
— Сашенька! Так это он на тебя разгневался? За Мазепу, да? А ты у меня спрятаться хотел?
И героическая женщина с криком «Ах ты зверь!» кинулась на государя императора.
Мурка, поняв, что пора вмешаться, вскочила с кровати и поспешила на помощь. Она прыгнула Бабсту сзади на плечи, схватила за горло и попыталась придушить. Жозефина тем временем ухватила царя за грудки и лягнула в коленную чашечку. Могучий Петр рычал от злости. Силы были неравными, но те несколько секунд, которые царь потратил на подавление бабьего бунта, спасли Живого: он кубарем выкатился из комнаты в коридор.
Паша пролетел мимо длинного ряда дверей и заперся в туалете. Бабст тем временем разбросал женщин, как медведь гончих, и ринулся следом. Попав в коммунальный коридор — темное, незнакомое и вонючее помещение, — император остановился в недоумении. Он не знал, куда идти дальше. В этот момент скрипнула соседняя дверь, и из нее высунулась рыжая голова.
— Ты кто? — спросил царь.
— Гы... — осклабился Вован. — Цирк-то не уехал.
— У-у, пес!
Если бы не годы тренировок, проведенных в спарринг-боях с Жозефиной, опасный сосед наверняка лишился бы жизни: дубинка Петра пробила косяк точно в том месте, где долю секунды назад была его голова. За дверью послышался визг, а потом сдавленное рычание.
Пнув дверь ногой, победитель шведов проследовал к сортиру, из-под двери которого пробивалась полоска света. Как и все туалеты в коммунальных квартирах, он запирался изнутри на хлипкий навесной крючок. Император вырвал его одной левой вместе с дверью, оглядел съежившегося на унитазе Живого, а потом схватил его за шиворот и потащил назад в комнату.
Бросив добычу на ковер, он указал на нее перстом и приказал:
— Шкуру спустить немедля! Двадцать плетей!
Кому был адресован приказ, осталось неясным, но Паша об этом даже не подумал.
— За что?! — вскрикнул он.
— Сорок плетей! — крикнул Петр.
Мурка поняла, что надо действовать быстро. Поскольку физической силы у царственного зомби хватило бы на десятерых, ей оставалось надеяться только на актерский талант. Она быстренько представила себя Екатериной Первой, которая, как известно, одна умела снимать приступы гнева своего супруга, — и, красиво воздев руки, кинулась в ноги царю:
— Помилуй, государь! Не ведал он, что творил!
Рядом тяжело плюхнулась на колени Жозефина:
— Петр Алексеевич! Простите Сашеньку! Меня, меня лучше отстегайте!
Живому оставалось только присоединиться. Он прикрыл раздражавшие царя бакенбарды руками и осторожно стукнул челом в пол:
— Виновен! Виновен! В арапы хоть возьми, только не бей!
Всеобщая покорность, похоже, благотворно подействовала на государя. Он сел в кресло и положил дубинку на стол.
— А бумагу марать не будешь?
— Никогда! — поклялся Живой.
— А служить пойдешь?
— Во флот пойду! То есть на флот! Гардемарином!
Царский гнев понемногу утихал. От щек отлила кровь, исчезла жила поперек вспотевшего лба.
— Встаньте! — приказал он.
Все поднялись с колен. Княжна поддерживала ослабевшую Жозефину. Паша украдкой поглядывал на дверь, но дать стрекача не решался.
— Ладно! Вытри личико, гардемарин. Наука тебе будет. А теперь тащи сюда большой кубок. Миловать — так миловать!
Паша открыл шкаф и достал оттуда две бутылки водки и литровую пивную кружку. Царь собственноручно наполнил ее тяповкой и протянул Живому.
— Пей мое царское здравие!
Паша взял кубок, приложился, но тут же поперхнулся и закашлялся.
— Эх ты, моряк! — усмехнулся Петр. — Пейте по кругу тогда. Да сядьте вы!
Все сели в кружок и принялись за угощение. Мурка только сделала вид что пьет, а Жозефина припала к кружке, как к святому источнику. Тем не менее, когда кубок дошел до царя, в нем оставалось еще больше половины.
Петр встал.
— Восхвалим отца нашего Бахуса и подругу нашу приятную Венус! — сказал он, поднимая кружку.
При слове «Венус» он выразительно посмотрел на княжну. Вера потупилась.
Петр влил в себя все оставшееся и тяжело опустился на место. Сразу стало видно, что водка произвела на него нейтрализующий эффект. Если до этого момента говорил и действовал настоящий император, то теперь в кресле, прикрыв глаза, сидел прежний Костя, только нарядившийся в дурацкий костюм. Усы его, до сих пор державшиеся параллельно полу, постепенно клонились вниз, глаза слипались.
Живой решил, что надо подыграть психу, подольститься и выиграть время, пока не пройдет действие патины.
— А без тебя тут, царь-батюшка, большие безобразия творятся, — начал он. — Очень хорошо, что ты явился, теперь порядок в стране наведешь.
— Что там у вас стряслось? — без особого интереса спросил Бабст.
— Ну, во-первых у нас сразу два царя, младший и старший. Это, по-моему, полное безобразие. А ты как думаешь, мин херц?
— Терпите, — безразлично сказал Бабст. — Несть бо власть, аще не от Бога. Я тоже одно время младшим царем был. Ну, а еще что?
— Внешний враг, государь, торжествует, — входил в роль Живой. — Всё тут без тебя прокакали. Страну по кускам растащили. Эстляндию отдали, Лифляндию отдали, Финляндию... Да почти все, что ты завоевал! Даже Украину не удержали.
Паша загибал пальцы, считая территориальные потери.
— О-хо-хо... — вяло вздохнул царь. — Придется назад воевать. Ну, а шведы что?
— А вот шведы притихли. Здорово ты им тогда навалял!
Петр слабо улыбнулся.
— А то! Горяч больно Карлус-то был... — сказал он. — Ну, а Питербурх что? Стоит?
— Стоит, батюшка. Да только столица теперь снова в Москве.
Царь вздрогнул и открыл глаза. Лицо его снова стало наливаться кровью.
— В Москве? Да я же велел там домов не строить!
— Нарушили указ твой бояре Батурины. Такого понастроили, что в страшном сне не приснится. Да и вообще...
— Ну! Правду говори!
— Парламент придушили, свободных выборов нет, свободы слова тоже нет... — снова стал загибать пальцы Паша.
— Это правильно. Еще что?
— Коррупция, ваше величество, — докладывал Живой. — Повсюду взятки, в приказах лихоимство, в подлом народе бедность великая, купечество кошмарят, а правды нет нигде. Армию развалили.
— В школе не платят ничего, — пожаловалась Жозефина.
— Отношения с Европой испорчены, — добавила княжна.
Бабст вскочил с места и схватился за дубину. Это снова был Петр.