Паола написала мне адрес и телефонный номер моего офиса. После площади Каироли идти вперед по улице Данте и перед портиком Старого рынка — там будет портик, не ошибешься, — свернуть на левой стороне в проулок, и ты на месте.
— Если случится какая-то непредвиденность, заходи в ближайший открытый бар и звони Сибилле или звони мне, мы вышлем за тобой спасателей с собаками. Хотя, надеюсь, обойдется без этого. Ах да, имей в виду, что вы с Сибиллой говорите между собой по-французски, так повелось с самого начала, когда она итальянского не знала, да так и осталось между вами. У вас с Сибиллой такие игры.
Сколько народу на улице Данте, как приятно идти между незнакомцами без всякой обязанности узнавать их в лицо. Тебя охватывает ощущение спокойствия. Ты понимаешь, что и они на семьдесят процентов в твоем положении. В сущности, я ведь могу быть приезжим, пока что немного одиноким, но одиночество поправимо. Точно, я ведь и есть приезжий. На эту планету. Кто-то махнул мне от двери бара, с порога магазина. Без всяких покушений на узнавания и разговоры. Я тоже помахал в ответ — и таким образом несколько раз чудной силой спасся!
Я нашел улицу и табличку антикварии, как находят тайник в бойскаутских играх. Скромная, симпатичная табличка невысоко на двери, «Studio Biblio», видимо, фантазия у меня не то чтобы очень, хотя, с другой стороны, как прикажете называть — «Alla Bella Napoli»? Я позвонил, двери клацнули, я поднялся, площадка второго этажа, распахнутая дверь и Сибилла в проеме.
— Bonjour monsieur Yambo… pardon, monsieur Bodoni. [108]
Как будто память потеряла она, а не я. Действительно прекрасна. Прямые светлые длинные волосы, «чистый овал». Никакой раскраски. Хотя нет, есть немножко голубизны на глазах. Каким это можно охарактеризовать прилагательным? Нежнейшая? Стереотип, естественно, однако одни стереотипы мне и служили подорожной в общество людей. Джинсы, кофтенка с какой-то надписью вроде Smile, целомудренно облегающая подростковую грудь.
Мы оба были страшно смущены.
— Mademoiselle Sibilla? — спросил я.
— Oui, — ответила она. И повторила быстрее, еще быстрее: — ohui, houi. Entrez. [109]
Какой-то всхлипывающий звук. Первое oui она выговаривала нормально, второе — уже с придыханием, как будто ей перехватывало горло, а третье — на слабом выдохе и с интонацией неуловимого вопроса. Все это наводило на мысль о почти детском замешательстве и в то же время о вызывающей робости. Знаю, что это оксюморон, но хочется сформулировать именно так. Сибилла посторонилась. Пахло от нее прельстительно и интеллигентно.
Если б от меня требовали описать, как должен выглядеть консультационный библиографический центр, я изобразил бы нечто почти неотличимое от того реального помещения, куда попал. Темные стеллажи, на полках старые издания, точно такие же старые книги на толстом квадратном столе. В углу стоял стол поизящнее с монитором и процессором. Старые раскрашенные карты с обеих сторон окна. Стекла в окне были матовые. Свет рассеянный — в комнате несколько продолговатых зеленых ламп. И открытая дверь в подсобку, там, мне показалось, брезжил в темноте упаковочный верстак для подготовки книг к почтовой пересылке.
— Значит, вы Сибилла? Или я должен говорить — мадемуазель как-то? По моим сведениям, фамилия непроизносимая.
— Сибилла Яснржевска, здесь в Италии действительно приходится мучиться. Но вы обычно говорили мне просто Сибилла.
Ее улыбку я увидел в первый раз. Я сказал, что хотел бы войти в курс дела, посмотреть на самые ценные книги. Это у самой дальней стены, сказала она, — и повела меня к полкам. Бесшумная походка, спортивные башмачки. А может, шаги заглушаются настилом? Ты укрываешься, отроковица, священной дымкой, Нет сокровенней, благословенней плоти укромной, [110] чуть было не забормотал я. Вместо этого пробормотал: — Винченцо Кардарелли.
— Что? — переспросила она, тряхнув волосами. — Ничего, — отвечал я. — Давайте посмотрим книги.
Превосходные конволюты старой закалки. У некоторых корешки слепые, без названий. Я вытащил наудачу один том. Распахнул — где фронтиспис с названием? — не обнаружил. (Следовательно, инкунабула. Переплет оригинальный шестнадцатого века из чепрака свиноматки с холодным тиснением.) Я поводил ладонями по крышкам. Тактильная услада. (Незначительное кругление рантов.) Я пощупал бумагу, проверяя, хрустит ли, сообразно рассказу Джанни. Бумага хрустела. (Текстовой блок воздушен и свеж. Легкие маргинальные потеки на последней тетради, текст не тронут. Экземпляр высококлассный.) Я обратился к колофону и выговорил по слогам: «Venetiis mense Seplembri…» [111]
Венеция, сентябрь тысяча четыреста девяносто седьмого. Но могло бы быть даже…
На первом листе значилось: «Iamblichus de mysteriis Aegyptiorum». [112]
— Это первое издание Фичинова перевода Ямвлиха, так ведь?
— Совершенно верно… monsieur Bodoni. Вы узнали издание?
— Абсолютно ничего я не узнал, я все буду выучивать наново, Сибилла. Просто я теоретически знаю, что первый Ямвлих в переводе Фичино был датирован тысяча четыреста девяносто седьмым годом.
— Прошу прощения, я еще к этому не привыкла. Вы были в таком восторге, когда к нам пришла эта книга. Действительно, замечательный экземпляр. Вы решили не продавать его, раз уж это такая редкость, и дожидаться, пока аналогичный не засветится или на аукционе, или в американских каталогах, тем самым поднимется планка цен, и тут мы вставим наш замечательный экземпляр в каталог.
— Так у меня есть и бизнес-жилка!
— Полагаю, что преобладало все-таки нежелание расставаться с этой прелестью ну хотя бы пару месяцев. Но поскольку с Ортелиусом, [113] наоборот, вы решили наконец распроститься, то могу вас обрадовать.
— С Ортелиусом? То есть…
— Издание 1606 года, сто шестьдесят шесть раскрашенных листов и указатель. В переплете семнадцатого века. Вы были счастливы, завладев этим экземпляром почти за бесценок, — он был в составе купленной на корню библиотеки покойного командора Гамби. И вы решили поставить его в каталог. Наконец-то. И в те недели, как вы… ну когда вам тут нездоровилось… я сумела продать этот лот одному клиенту, совершенно новому, он, я думаю, не библиофил, он из тех, кто покупает просто для вложения денег.
— Что продался экземпляр — отлично, а что в такие глупые руки — жалко… За сколько?
Она как будто боялась называть цифру, взяла в руки картонку и просто мне показала.