Слышит ли он меня? Видит ли? Знает ли, что это я?
Малер наклонился и поднял внука, просунув одну руку под колени, а другой придерживая голову.
— Не бойся, мы едем домой.
На стоянке были припаркованы еще три машины. Неотложка, «ауди» с логотипом редакции и «вольво» с какими-то странными номерами. Желтые цифры на черном фоне. До Малера дошло: военные номера.
Военные? Значит, даже их подключили?
Он лишний раз убедился, как он был прав, не выдав себя. Когда в дело вступают военные, личные проблемы отходят на второй план.
Тело Элиаса казалось легким как перышко. Даже странно, учитывая, как его раздуло. Живот вздулся так, что нижние пуговицы пижамы отлетели. Но Малер знал, что это всего лишь газы, выделяющиеся в процессе разложения. На вес они не влияют.
Он осторожно уложил Элиаса на заднее сиденье, откинул спинку водительского кресла, так что мог вести машину полулежа, и выехал со стоянки, опустив стекла с обеих сторон.
До дома было рукой подать. Всю дорогу он разговаривал с Элиасом — без всякого ответа.
Не включая свет в гостиной, Малер уложил Элиаса на диван. Затем он наклонился и поцеловал внука в лоб.
— Сейчас приду, мой хороший. Я на минуту...
Из аптечки в кухне Малер достал три таблетки обезболивающего и проглотил, запив водой.
Тихо, тихо...
Губы еще помнили прикосновение ко лбу Элиаса — его холодную, жесткую кожу. Все равно что целовать камень.
Он так и не осмелился включить свет в комнате. Элиас по-прежнему неподвижно лежал на диване. Шелковая пижама тускло отсвечивала в первых лучах солнца. Малер погладил внука по щеке.
Что же я делаю?
Черт возьми, что же он действительно делает? Элиас, можно сказать, тяжело болен. А как обычно поступают с тяжелобольным ребенком? Везут к себе домой? Нет. Вызывают «Скорую» и отправляют в больницу — в морг? — чтобы ему оказали необходимую помощь.
Только не морг. Он же сам видел, что там творилось. Несчастные мертвецы, всеми силами пытающиеся выбраться из заточения. Отправить Элиаса в этот ад?! Но что же делать? Не мог же он сам его лечить... чем там это лечат...
Можно подумать, его там вылечат...
Боль в пояснице постепенно утихала, и к Малеру начал возвращаться здравый смысл. Конечно, нужно вызвать «Скорую». Другого выхода нет.
Мальчик мой. Любимый мой мальчик.
Ах, если бы он разбился позже — хотя бы месяц назад. Или вчера. Или позавчера. Тогда бы ему не пришлось так долго лежать в земле, перенося надругательства смерти, превратившей его в это иссохшее существо с почерневшими конечностями, похожее на ящерицу. Как ни любил его Малер, даже он вынужден был признать, что в глазах внука не осталось ничего человеческого. Элиас смотрел на него остекленевшим взглядом.
— Сейчас, мой хороший, вызовем доктора. Доктор тебе поможет.
Зазвонил мобильный.
На определителе высветился номер редакции. На этот раз Малер взял трубку.
— Малер слу...
Бенке был на грани истерики:
— Да где ты шляешься?! Заварил кашу и пропал! Ну кто так делает?!
Малер не смог сдержать улыбку.
— Бенке, вообще-то это не я кашу заварил. Я тут ни при чем.
Бенке умолк. На том конце трубки Малер различал незнакомые голоса.
— Густав, — выдавил наконец из себя Бенке. — Элиас, он что, тоже?..
Малер принял решение. Он доверял Бенке, но сейчас дело было не в доверии, ему просто нужно было выговориться. Малер сделал глубокий вдох и ответил:
— Да. Он здесь, со мной.
Голоса на том конце провода стали тише, — видимо, Бенке отошел в сторону, чтобы его не могли слышать коллеги.
— И как он, паршиво?..
— Да.
Теперь в трубке был слышен лишь голос Бенке — наверное, зашел в чей-то пустой кабинет.
— Боже, Густав. Даже не знаю, что сказать.
— Ничего не говори. Просто держи меня в курсе. Мне нужно понять, правильно ли я поступаю.
— Пока всех свозят в Дандерюд. Начали вскрывать могилы. Подключили военных. Ссылаются на предупредительные административные меры в случае массовых эпидемий. По большому счету, никто ничего не знает. А если хочешь знать мое мнение... — Бенке сделал паузу. — Я, конечно, в этом мало что понимаю, но у меня тоже внуки. По-моему, ты все делаешь правильно. Пока что все равно творится полный бардак, все в такой панике...
— Они хоть выяснили, из-за чего это все случилось?
— Нет. Густав... поговорим о деле?
— Бенке, не могу, честно. Я сейчас сам не свой.
Бенке только сопел в трубку — можно себе представить, каких усилий ему стоило держать себя в руках.
— Фотографии есть? — спросил он.
— Да, но...
— В таком случае, — перебил его Бенке, — это единственные фотографии из больницы. А ты — единственный журналист, которому удалось туда пробраться до того, как они перекрыли все входы и выходы. Густав... При всем моем уважении к твоей ситуации, которую я, конечно, даже вообразить себе не могу, ты представь — вот сижу я сейчас и делаю номер. А на проводе у меня мой лучший корреспондент, а у него в руках лучший материал в истории журналистики. Может, войдешь в мое положение?
— Бенке, да как ты не понимаешь...
— Я все понимаю! Но, Густав, на коленях тебя прошу — хоть что-нибудь? Фотографии, пара строчек с места событий, буквально в двух словах? Ну, пожалуйста? Или хотя бы фотографии? Фотографии-то можешь прислать?
Малер бы сейчас рассмеялся, если б смог, но из горла вырвался лишь стон. За пятнадцать лет, которые они проработали вместе, он ни разу не слышал, чтобы Бенке кого-нибудь о чем-то просил. Слово «пожалуйста», да еще с вопросительной интонацией, не существовало в его лексиконе.
— Я попробую, — ответил он.
Как будто ничего другого он и не ожидал, Бенке тут же продолжил:
— Короче, я держу полосу. Сорок пять минут.
— Господи, Бенке...
— И спасибо тебе, Густав. Ты настоящий друг. Можешь приступать.
Малер положил трубку и бросил взгляд на Элиаса, который за все это время так и не пошевелился. Малер подошел к внуку, вложил палец ему в ладонь. Элиас сжал кулак. Малеру хотелось сесть с ним рядом и так и уснуть, не вынимая пальца из руки внука.
Сорок пять минут.
Какое-то безумие. Почему он согласился?
Да потому, что отказать было свыше его сил, он всю жизнь проработал журналистом и прекрасно знал, что Бенке прав. У него в руках — лучший материал, который только можно себе представить, возможно, самая громкая сенсация за всю историю человечества... Нельзя упускать такую возможность. Чего бы это ни стоило.