– Тебе не кажется, что глупо раздвигать ноги перед тем, кто не собирается отдавать мне сердце?! – выкрикнула она тогда.
– Дура, – прошипела в ответ ее мать. – Ноги раздвигаются не для сердца, а для другого. А уж сердце поволочется за этим другим на веревочке. Конечно, если ты не будешь чересчур глупа.
– Ты плачешь? – удивился Литус.
– Плачу? – промокнула она глаза уголком платка. – Нет. Это от ветра. Тут холодный ветер. И он пахнет рыбой.
– Это ветер с моря, – кивнул Литус. – Летом им можно задохнуться. Так же, как некоторые задыхаются от счастья. Но море всегда море. Оно не замерзает здесь даже зимой. Мы еще постоим на берегу. У Лауруса магазинчик возле западного пирса. Во всяком случае, еще год назад был там. Но сначала я должен заглянуть к одному приятелю. Давай держись рядышком, да приглядывайся и прислушивайся к собственным ощущениям. Шесть лет назад все началось со слежки за мной.
Он произнес это и как будто погрузился в свои мысли. Лава шла за Литусом по узкой улице, составленной из двухэтажных домов, первые этажи которых заполняли лавки, магазинчики, мастерские, небольшие трактирчики, каморки менял, а вторые – либо жилые комнаты, либо обиталища хозяев первых этажей, и думала, что еще час или два, и она расстанется с бастардом Эбаббара, и, может быть, расстанется навсегда. Думала о том, что моря она так и не видела, а если увидит, то оно будет холодным и зябким, как этот ветер. О том, что она со вчерашнего вечера не сунула в рот даже куска хлеба, а Литусу, поглощенному своим прежним горем, как будто вовсе не до еды, и мимо трактиров он проходит, словно вовсе их не замечает, хотя чего опасаться, ни человека на улице. Ледок, морозец, и никого вокруг.
– За мной, – прошептал он Лаве и завернул в низкую дверь, за которой оказалась каморка сапожника. Седовласый калам, зажав коленями сапог и прикусив сразу с десяток гвоздиков, деловито прибивал подошву.
– Чем могу служить редким в это время года клиентам? – расплылся старик в улыбке, выплюнув в блюдце гвозди. – Если думаете ходить по снегу, нет ничего лучше войлочных сапог из этой мастерской. А если ваш путь через зимнее море, то надо что-то покрепче. Хотя я бы не советовал в такое время года выходить в море.
– Нет, дорогой мастер, – огорчил старика Литус. – Обувь у нас в порядке, а вот здоровье хотелось подправить. Я смотрю, бумажные гирлянды на окнах твоего соседа выцвели? Раньше он каждый месяц вывешивал новые. Сам плел, сам вешал. Не подскажешь ли, где лекарь?
– Лекарь? – испуганно втянул голову в плечи старик.
– Да, лекарь. – Литус шагнул назад и задвинул засов на двери мастерской, снял с пояса меч Лавы и протянул его ей. – Аллидус. Смешной лопоухий торопыга, который к каждому бросался на помощь. Где он?
– Так открыто же у него, – пролепетал старик, сжавшись в комок, цепляя потемневшей от времени рукой кусок сапожного мела и что-то вычерчивая на обшарпанной стойке. – Вы бы зашли к нему, может быть, он забыл про гирлянду? Запил, наверное. Добряк человек, а все один да один, запьешь тут.
Лава сделала шаг вперед. На стойке неровными каламскими буквицами было выведено по-атерски: «Бегите. Аллидуса убили месяц назад. Страшные люди. Они и теперь у него. Пять воинов. И еще один в моем доме». Старик ткнул пальцем в потолок.
– Зайдем, конечно, – громко пообещал Литус. – Послушай, а ведь и в самом деле, хороши сапоги у тебя. Для женушки моей есть что подходящее? Так, чтобы нога не мерзла, чтобы по льду подошва не ехала и чтобы набойка по камням не громыхала?
– Есть, как не быть? – засуетился старик. – Только у меня все больше по мужской части, но есть хорошая работа. Из кожи да на меху. Примерите?
– А сейчас и примерим, – так же громко произнес Литус и, обернувшись к Лаве, прошелестел: – Быстро. Переодевайся Теребом. Все у тебя в мешке.
«Опять раздеваться», – влетела в голову Лавы глупая мысль, но она уже торопливо стягивала ветхий тирсенский кожух и платье и, заставив старика вытаращить глаза и забыть об испуге, тянула на исподнее порты.
– Эти? – подхватил пару обуви Литус. – А ну-ка, красавица, а ну-ка, надень-ка. Как влитые ведь? Или не так? И второй, и второй тоже.
Сапоги уже сидели на ногах Лавы, она приладила пояс с мечом на место, затягивала завязи гарнаша, а Литус медленно, чуть слышно двигался к двери, которая вела к лестнице наверх. Тишина стояла в мастерской, только старик вдруг начал икать от страха.
– Не бойся, – задвинул щеколду и на второй двери, а затем стер рукавом мел со стойки Литус. – Не бойся, старик. Если жив останешься, даже и не вспомнишь ничего.
Пальцами щелкнул у старого перед носом, подхватил потяжелевшее тело, опустил его на пол, задвинул под стойку. Замер, прислушиваясь, прошептал:
– Ведь почувствовал, еще от храмовой площади почувствовал, что неладное что-то в Самсуме. Выходит, мало били, если ума не прибавилось.
– Что делать-то? – беззвучно выдохнула Лава.
– Пока ничего, – спокойно ответил Литус. – Держи мешки, мне они пока ни к чему. Если что не так, пойдешь искать магазинчик Лауруса. Вряд ли он так уж переменился. Сюда вставай, – отвел ее за стойку, в угол. – Можешь присесть, можешь стоять, не сорвешься, не найдут. Подожди. Вот.
Распустил мешок, выудил самострелы, подобранные еще в Ардуусе, сунул за пояс Лаве десяток коротких стрел, взвел оба.
– На всякий случай, – прошептал и взмахнул чем-то блеснувшим.
– Теперь тебя не видно, – услышала она его голос, словно он на ухо ей шептал. И тихие, чуть различимые шаги услышала на лестнице. – Даже если до пояса лишь прикрывает, все равно видно не будет. Стой, не дыши.
«А тебе оружие? У тебя же даже меча нет!» – хотела спросить Лава, но не успела. Задул Литус лампу, положил руку на пояс и вытянул оттуда что-то гибкое и черное.
«Вот почему пояс твердым казался», – поняла Лава и затаила дыхание, замерев от ужаса.
Двери вылетели одновременно – и та, что вела на лестницу, и та, что выходила на улицу. Звякнули запоры, и Литус, который зачем-то припал к полу за секунду до этого, первые удары нанес по ногам незнакомцев. Лава еще успела разобрать один или два выпада темных теней, поняла, что это не чудовища, подобные тому, в которого обратился кузнец, а убийцы, вроде тех, что расправились с ее родителями. Но схватка, похожая на неразличимую кутерьму, продолжалась всего лишь несколько секунд, пока, наконец, куча не распалась. Литус лежал среди четырых тел, и короткая стрела торчала из его живота. Двое остались стоять. Один из них убрал короткий меч в ножны, присел у тела, коснулся горла Литуса, посмотрел на второго, сжимавшего в руках самострел.
– Молись всем богам, чтобы он не умер! Русатос приказал доставить его живым!
– А что было делать? – пожал плечами убийца с самострелом. – Он положил четверых. Причем лучших, клейменых. Теперь понимаешь, почему мы двоих потеряли, когда лекаря били? Думаешь, отмахался бы от него? Кишки пробиты, да и только. Ничего, если стрелу не трогать, до целителя дотянет. Или боишься, что тебя клейма не удостоят?