Я колебался. Один из моих друзей, утверждавший, что Германия при объединении должна принять новую конституцию, убедил меня вполне аргументированно в том, что если двое любят друг друга и собираются жить вместе, им необходимо поселиться в новой квартире и нельзя, чтобы он к ней или она к нему переехала.
— Я уберу свои вещи в подвал, найму рабочих, а когда они закончат ремонт, то мы посмотрим на квартиру как на совершенно новую и решим, как мы здесь все обставим.
Она заметила, что я все еще колеблюсь.
— Я привыкла к этому дому, это хороший дом. Мне нравятся большие и светлые помещения, балкон — под его навесом я еще в детстве спала днем во время дождя. Дождь шумит в листве, на ветках поют птицы, и в воздухе свежо, но ты натягиваешь на голову теплое одеяло и чувствуешь себя уютно. Попробуй разок!
Я вспомнил, что в первые годы у дедушки с бабушкой меня тоже укладывали спать днем на лоджии, если погода была не очень холодная. Когда шел дождь, над моей постелью устанавливали тент, и все было так, как описывала Барбара. Как же я мог такое забыть!
На ремонт квартиры ушло два месяца. Когда мы вновь въехали в нее, то мебель, которую мы вместе покупали, подбирая вещи одного стиля, наконец-то собралась в общий ансамбль: ее мебель для столовой в духе югендстиля и мой спальный гарнитур из вишневого дерева, ее кожаный диван и мои кожаные кресла с подходящим к ним столиком, ее зеркало для прихожей и моя лампа.
В школе и в министерстве были согласны послать Барбару в Тюрингию, но не в Берлин. Наша федеральная земля, заявили ей, отвечает за поддержку Тюрингии, а за Восточный Берлин отвечает Западный Берлин. Я навел справки насчет издательств в Тюрингии и несколько недель подряд вел многообещающие переговоры как с берлинским, так и с тюрингским издательством. Однако крупное гамбургское издательство увело у меня из-под носа оба этих варианта.
Все осталось по-старому: я редактировал журнал, издавал юридические справочники и учебники, писал комментарии. Иногда мне предлагали напечатать кандидатские и докторские диссертации, отечественные и зарубежные научные статьи, и из самых лучших публикаций я хотел составить серию. Я хотел основать еще один журнал, не ежемесячный, а ежеквартальный, в котором публиковались бы более объемные и основательные статьи. Однако руководство издательства на это не пошло; оно опасалось, что имеющаяся в программе юридическая прикладная литература, которая хорошо продавалась, будет отодвинута в сторону более специальными публикациями. Моим мечтам о новой, лучшей форме моей работы, которые зародились у меня, когда я летел из Берлина во Франкфурт, не суждено было осуществиться.
Поначалу я отнесся к этому безразлично. Я был счастлив с Барбарой. Я был счастлив, что мы вместе встаем, вместе принимаем душ, чистим зубы, причесываемся, она при мне делает макияж, а я при ней бреюсь, вместе завтракаем, обсуждаем предстоящие покупки, дела и планы на вечер, счастлив оттого, что приходил домой, а она уже ждала меня, поднималась из-за письменного стола и обнимала меня за шею, был счастлив, когда приходил домой раньше ее и в ожидании ее прихода занимался какими-нибудь мелочами, радуясь, что она скоро придет, счастлив, что мы вместе проводили вечера и дома, и в гостях, счастлив, что мы вместе ложились спать, счастлив и ночью, когда, просыпаясь, слышал ее дыхание и протягивал руку, поворачивался к ней или пододвигался ближе, чтобы коснуться ее, приласкать или разбудить. Иногда Барбара подтрунивала надо мной:
— Неужели мой будущий муж — обыватель? Ты вполне был бы доволен, если бы мы каждый вечер сидели дома, читали, слушали музыку, смотрели телевизор, разговаривали обо всем и иногда гуляли вместе вдоль реки.
Она заливалась смехом, и я смеялся в ответ:
— Мы могли бы гулять и у подножия горы.
Если бы она только пожелала, я бы каждый вечер ходил с ней в кино, в театр или на концерт или отправлялся бы с ней к друзьям. Я наслаждался не домашней жизнью, я наслаждался заведенным ходом нашей любви. Когда я жил вместе с мамой, наш быт был прекрасно организован и отлично налажен, но это был холодный порядок. И когда я жил один, у меня все шло по заведенному порядку: если перегорала лампочка, наготове всегда лежала запасная, в холодильнике всегда были продукты, если ломались какие-то приборы, я сразу относил их в ремонт, у меня не бывало такого, чтобы я надевал мятый костюм или несвежую сорочку, и я всегда работал так собранно, что, даже запланировав на день очень много дел, к вечеру успевал переделать все, что было намечено. Хотя я любил точный порядок, хотя годы жизни с Вероникой и Максом дались мне тяжело из-за их неорганизованности, я при всей упорядоченности своего рабочего дня никогда не чувствовал вечером настоящей удовлетворенности. Всегда остался какой-то холодок в душе. Только те недели, когда у меня жил Макс, а также каникулы, которые я проводил у бабушки с дедушкой, соединяли в себе и то и другое — и заведенный порядок, и человеческое тепло. А вот теперь я обрел заведенный порядок любви — для меня ничего лучшего и быть не могло!
Однако через некоторое время счастье, обретенное в заведенном порядке жизни с Барбарой, обострило мое разочарование, связанное с заведенным порядком работы в издательстве. Там я был несчастен. Я каждое утро заставлял себя отправляться на работу, садиться за письменный стол, читать полученные письма и отвечать на них, редактировать рукописи. Хуже самой рутины было сознание, что в ней не предвидится никаких перемен.
И вот изменения наступили. Все произошло иначе, чем я себе воображал. Порядка моей работы это не изменило, но привело к тому, что мне пришлось распрощаться с издательством. Эти перемены изменили всю мою жизнь.
Все изменилось благодаря самому обыденному из обыденных событий в жизни редактора: в издательство пришла заявка на новую публикацию. К письму была приложена не рукопись, а книга, что тоже было вполне привычным делом; так всегда бывает с английскими книгами, еще не переведенными на немецкий язык. Поскольку замысел серии для подобных книг был уже окончательно похоронен, я не стал серьезно заниматься этой заявкой. Секретарша написала стандартный ответ. А вот книгу она положила мне на стол.
Так она и лежала на моем письменном столе. Книга вышла в кембриджском университетском издательстве, в твердом переплете и суперобложке. На суперобложке я увидел выполненное в голубоватых тонах изображение античного корабля с надутыми парусами и опущенными в воду веслами. Имя автора, название книги и издательство были набраны темно-синим шрифтом. Я прочитал название: «The Odyssey of Law». Имя автора было Джон де Баур.
К книге была приложена рецензия из «Нью-Йорк таймc», в которой содержались и сведения об авторе. Автор, по профессии юрист, слишком революционных взглядов, чтобы сделать карьеру в одной из знаменитых школ права, но достаточно известный, чтобы преподавать в Колумбийском университете, правда не на юридическом факультете, а на кафедре политических наук, — ученик Лео Штрауса [28] и Поля де Мана, [29] он стал основателем деконструктивистской теории права. Долгое время он пропагандировал свои теории не столько через печать, сколько через публичные выступления. Его вторничные семинары стали легендой. Книга «Одиссея права» — его первая публикация после книги «Руссо в опере», в которой он предложил новаторскую интерпретацию философского творчества Руссо, связав его с композиторскими программами ранних опер. Я не мог представить себе, что такое «деконструктивистская теория права», не слышал ни о Штраусе, ни о де Мане и не знал, что Руссо сочинял оперы. Я раскрыл книгу.