А вот Тони д'Альбре наслаждалась покоем. Из соображений рекламы она настаивала, что встреча ее подопечных была потрясающей, показав прочность их союза, и решительно не заметила постоянного присутствия Никола в голубой гостиной. Тони готова была устроить праздник в честь Эдуара, как вдруг бацилла К-672, неведомая китайцам, напугавшая немцев и погнушавшаяся испанцами, обрушилась на Беатрис. Едва успевший вернуться Эдуар оказался у изголовья больной Беатрис.

Беатрис была похожа на изящную камею на голубом фоне, таком же голубом, как ее белье, стены комнаты и круги у нее под глазами. Ей было очень плохо. Эдуар, зная, что для Беатрис любое ослабление жизненного ритма, любая болезнь воспринимались как удар, старался не огорчать ее своим здоровьем и радостью от того, что он вернулся. Считая, что он прекрасно понимает ее, он слонялся по саду, гостиной, столовой, кухне, как злоумышленник или незваный гость. К несчастью, Беатрис сочла его уловки равнодушием. «Год назад, – думала она, – он бы не отходил от меня, дрожа от страха, с градусником в руке, с пузырьками, лекарствами, врачами, протертыми фруктами и развлекательным чтением. Он больше не любит меня».

Взаимное непонимание усугубилось до крайности: Эдуар старался быть ненавязчивым, Беатрис считала, что он ушел; он шепотом разговаривал в кухне, она не сомневалась, что он где-то в баре хвалится своими успехами.

Заразившись нездоровой атмосферой, Кати, их единственное связующее звено, в дни болезни сразу же шипела: «Тсс-тсс-тсс», как только один из них осведомлялся о другом. Она разделяла беспокойство Эдуара, но, чтобы утешить и себя и Беатрис, на вопросы последней говорила ей, что он беззаботен и весел. А Беатрис кашляла все сильнее, нервничала и спрашивала себя, в результате какой ужасной ошибки этот мужчина, такой преданный и явно созданный, чтобы делить с ней постель – и как любовник, и как сиделка, – не с ней рядом? Постепенно они дошли, сами того не сознавая и против своей воли, до смешных крайностей: Эдуар отваживался пройти три шага по спальне Беатрис, целовал ей руку, заверял в своей любви бесстрастным голосом и бегом удалялся; а Беатрис, воображение которой было отравлено «Травиатой» – она слушала ее без конца, – видела Эдуара Арманом Дювалем, а себя Виолеттой (в третьем акте). Только благодаря своему гневу, гордости, честолюбию (ожившим благодаря предложенной ей новой роли, и роли замечательной) она не стала разыгрывать агонию и продолжать кашлять. Тони и Никола, оба одинаково растерянные, курсировали между ними, ничего не понимая. И, как огромный, сбившийся с курса корабль, запутавшийся в водорослях, плавающих над непомерными глубинами, любовь Беатрис и Эдуара начала подгнивать, крениться. «От моего приезда ей одно только беспокойство», – думал Эдуар по прошествии нескольких дней. «Нет, ему не хотелось возвращаться», – думала она. И эта мысль замедляла выздоровление отчаявшейся Беатрис.

Однако наступил вечер, когда жар спал и Беатрис позвала Эдуара. Она была очень слаба, очень печальна, кроме бесконечных химических препаратов, ее отравляло отсутствие Эдуара, отсутствие его любви и просто любви. Но случилось так, что именно в этот вечер Эдуар, дойдя до крайней степени беспокойства и тоски, чувствуя, что мешает Беатрис даже сквозь стены, счел за лучшее уйти. Когда Кати сказала ей: «Мсье ушел», Беатрис впервые в жизни повела себя как в мелодраме: встала, взяла стертую пластинку, которую, кстати, нашла только накануне, поставила ее и вопреки рекомендациям врачей добавила к антибиотикам немалое количество коньяку. Кровать ее обратилась в плот, и она дрейфовала на нем, в жару, с прилипшими ко лбу волосами, по океану ковра и одиночества, о существовании которого до сих пор не подозревала. Она думала о том, что ее разлюбили, и плакала. А Эдуар в это время, сидя в табачном магазинчике на углу, думал, как бы ему прокрасться в ее спальню, не разбудив ее, и увидеть одинокий нежный профиль своей единственной возлюбленной, объятой сном. Он так и не решился вернуться поздней ночью, а она всю ночь так и не спала.

Глава 26

Никола сидел в кресле, чинно подобрав свои длинные ноги, и задумчиво смотрел на Беатрис. Болезнь, жар сделали ее похожей на тоненькую девочку-подростка, в ней появилась хрупкость, неожиданная для всегда такой высокомерной женщины-вамп. Она лежала в постели, смотрела на Никола, не видя его, а он впервые никак не мог развеселить ее.

– Чудно, – сказал он, – я тебя никогда такой не видел.

– Какой такой? – спросила она.

– Ну… безоружной, без меча и кольчуги.

Беатрис пожала плечами.

– Ты же видел меня даже голой, – сказала она.

– Именно в этом виде ты вооружена до зубов, – ловко ответил Никола ей в унисон. – И наиболее откровенна.

– Неправда, – сердито сказала Беатрис. – Я целомудренна, все чувственные люди целомудренны. Они никогда не целуются на людях и тем более не плачут.

– Можешь меня поцеловать – или поплакать, – пошутил Никола, – мы ведь одни.

Она рассмеялась чересчур громко и опустила голову. А когда подняла, глаза ее были полны слез.

– Эдуар больше не любит меня, – сказала она прерывающимся голосом. – Во всяком случае, не так, как раньше. Мне так горько.

– А-а, – сказал Никола.

Его привычный мирок вдруг разлетелся на куски, и пренеприятнейшим образом. Хватило бы и того, что Беатрис способна на чувства, но чтобы она в открытую признавалась в своем поражении – уже было чересчур. В то же время его удивило собственное беспокойство, его, который в последнее время хотел всей душой, чтобы господству Эдуара пришел конец и чтобы он стал его счастливым преемником. Неожиданная капитуляция Беатрис пугала его тем больше, чем меньше он видел причин для нее. Что же случилось с Беатрис? Неужели не свойственная ей слабость следствие возраста? Тогда это страшно жестоко. Потому что если стареет Беатрис, значит, стареет и он сам и скоро превратится, без прикрас и промедлений, в нечто непоправимо устаревшее; он увидит это в зеркале и глазах других людей: отыгравший актер. И Никола тотчас же решил сделать все возможное, чтобы избежать этого удара для Беатрис и для себя. Кроме взаимного влечения, их объединяли годы борьбы, общих дел, страхов и радостей, короче, годы дружбы.

– Ты ошибаешься, – твердо сказал он. – Эдуар тебя любит. Он любит тебя вот уже шесть лет, и он не изменился. Что такое он тебе сказал?

– Ничего, – сказала Беатрис, – в том-то и дело, что он ничего мне не говорил. Вернувшись, он говорит только об Америке, Бродвее, своих дурацких делах, словом, всячески важничает.

– Да нет же, – сказал Никола, – это не так, он никогда не важничает. Вспомни, ведь он никогда не был в тебе уверен, разве что когда вы в постели. А когда он вернулся, ты уже была больна, так? Значит, у тебя слабость, плохое настроение…

И Беатрис, которая и в самом деле считала невозможным заниматься любовью с Эдуаром больной, крикнула, забыв себя, а может, вспомнив роль:

– Он должен был меня изнасиловать!

Тут Никола разобрал безумный смех. Беатрис поняла, что ее занесло, и, разочарованная тем, что ей не удалось укрепить в своем доверенном сочувствие и беспокойство, разразилась рыданиями.