— Вы правы, — сказал Эберхард Маргарете, — погода действительно меняется.
Марко схватил Андреаса за локоть:
— Мы не допустим, чтобы ты и сестрица заперли его в четырех стенах. Не для того он вышел из тюрьмы! Не для того он вопреки всему выстоял. Борьба продолжается, и Йорг займет в ней свое заслуженное место. Нам и так уж пришлось долго ждать его возвращения.
— Не трогайте меня! — И, повторяя эти слова во второй раз, Андреас их уже выкрикнул: — Не трогайте меня!
— Не поможете ли вы мне унести мебель с террасы, пока не начался дождь? — Это опять Карин попыталась успокоить разбушевавшиеся страсти.
Но хотя оба противника и откликнулись на ее призыв, начав складывать столы и стулья и заносить их в дом, это не положило конец их схватке. Андреас толковал о помиловании и о том, какие обязательства оно налагает на условно освобожденного и какие отсюда для него вытекают опасности. Марко же твердил о борьбе, которую нужно продолжать до победного конца и которая составляет смысл жизни Йорга. В конце концов Карин отправила Андреаса в одну сторону, а Марко в другую искать шезлонги, оставленные в разных концах сада.
Потом начал накрапывать дождь. Карин выглянула за дверь в поисках обоих спорщиков, но затем, сказав себе, что они как-нибудь и сами отыщут дорогу, ушла в дом. Она с удовольствием легла бы с мужем в постель, пристроившись щекой на его руке и положив ладонь ему на грудь, и так уснула бы под шум дождя за раскрытым окном. Однако она не могла позорно бежать, махнув рукой на свою миссию нести людям примирение и утешение. «Ульрих был прав, когда говорил о моей миссии», — подумала она. И тут же вспомнила Кристиану, которая с детских лет взяла на себя еще более трудную миссию. Ей было всего девять лет, когда они с Йоргом остались одни после смерти матери, и с тех пор она, будучи всего на три года старше брата, заменила ему любящую мать, которая лаской и таской, поощряя и остерегая, воспитывала его как добрая наставница и утешительница. Карин досадовала на себя за упоминание о том, что Йорг рос без матери; этим она обидела Кристиану. Она решила попросить у Кристианы прощения и таким образом, возможно, снять ее напряженность и вызвать на беседу.
И тут она и все, кто был в доме, услышали крик.
Ульрих и его жена тотчас же поняли, что кричала их дочь. Они вопросительно поглядели друг на друга: откуда шел крик? Глядя на растерянных родителей, остальные тоже насторожились: дочки давно что-то не было видно.
— Когда она ушла?
— Откуда был крик?
— Из парка?
— Из дома?
И вдруг все услышали визг в вестибюле. Ульрих рванулся за дверь, следом за ним ринулась его жена и все остальные. На галерее стояла дочь, совершенно голая, и Йорг, одетый в белую ночную рубашку.
— Тряпка несчастная! Траханье — это борьба! Разве это не ваш лозунг? Бороться — значит трахаться? Ну, чего ты пялишься на мою грудь, если сам ничего не можешь? Ты не мужик! Ты шут гороховый! Ты и в террористах, поди, был шут гороховый, и посадили тебя только потому, что ты все время пялишься женщинам на грудь. Ты — убожество! Шут гороховый и убожество! — Она вложила в свой крик все возмущение, все отвращение и презрение, на какие только была способна.
Однако в ее выкриках звучало скорее отчаяние, чем отвращение, и, высказав все, она разрыдалась.
— Не пялился я на вашу грудь. Мне ничего от вас не надо. Оставьте меня в покое, пожалуйста! Оставьте меня в покое!
«Ну и картинка!» — подумал Хеннер. Вестибюль дома был тускло освещен несколькими свечами, по стенам двигались пляшущие тени, лица Дорле и Йорга были едва различимы в полумраке, зато тем отчетливее проступали ее нагота и его ночная рубашка. Оба умолкли. Они стояли устремленные навстречу друг другу, однако устремленные враждебно. Все происходило как в театре, где разыгрывается какая-то загадочная, нелепая немая сцена, на которую, вытянув шеи, смотрит весь зрительный зал.
Кристиана набросилась на Ульриха:
— Да убери же ты свою дочь! Что она к нему пристала!
— А ты не командуй! — огрызнулся тот, но все-таки побежал наверх, на ходу снимая пиджак, набросил его на плечи дочери и повел ее к одной из дверей, расположенных по бокам галереи.
Йорг озирался вокруг, словно человек, пробудившийся ото сна. Он проводил удаляющуюся пару удивленным взглядом, как будто никогда раньше не видел ни этого мужчину в одной рубашке, ни девушку в накинутом на плечи пиджаке. Он оглядел смущенных гостей и шаркающей походкой, которая так поразила сегодня утром Кристиану, удалился в дверь на другом конце галереи. Сцена опустела.
По выражению лиц Кристианы и Ингеборги можно было ожидать, что они сейчас кинутся наверх, чтобы посмотреть, как там их брат и дочь. У Карин было такое чувство, что после случившегося начнется невесть что, поэтому она обняла обеих женщин за плечи и повела их обратно к столу.
— Этот вечер всем принес слишком много переживаний. Всем, и уж тем более Йоргу и девочке. К утру все понемногу уляжется.
— Мы немедленно уезжаем.
— Дай ей выспаться. Может быть, она и не захочет уезжать. Может быть, она не захочет оставить все как есть, а захочет это по возможности уладить. Она — сильная девочка.
Марко подумал, что девчонка она зажигательная, и ткнул в бок Андреаса:
— Чего это на Йорга нашло? Почему он выпихнул ее из койки? Никак решил заделаться в мусульмане и стать мучеником: на земле только мольба и молитвы, а женщины после, на небесах, где девственниц будет без счета? — Он покачал головой. — Он вроде бы никогда…
Андреас отвернулся, не говоря ни слова. Но у подножия лестницы встретил спускающегося вниз Йорга. Он переменил ночную рубашку на джинсы и майку.
— Ситуация вышла некрасивая, и я не хотел бы, чтобы вечер завершился на этом.
Ему стоило заметного усилия взглянуть в лицо Андреасу; его взгляд то и дело уходил в сторону, но он каждый раз заставлял себя взглянуть ему прямо в глаза. Затем Йорг направился к Хеннеру и мужу Карин, которые беседовали в сторонке, и снова повторил только что сказанное. Андреас последовал за ним, подошел и Марко, который слышал последние слова, и теперь они все обратились к нему лицом в ожидании продолжения. Когда они поняли, что у него заготовлена одна эта фраза, он и сам догадался, что этого маловато.
— Я знаю… Я предстал в некрасивом виде. Кристиана по случаю моей первой ночи на свободе сшила мне на заказ ночную рубашку, потому что мне нравится спать в ночной рубашке, а готовой теперь нигде не купишь. Вот я ее и надел. Я не ожидал, что вы все увидите меня в этом наряде. — Тут он понял, что и этого объяснения недостаточно. — Мы с ней… У нас с ней вышло недоразумение, просто недоразумение, и ничего более. — Теперь сказанного будет достаточно. Он признал, что показал себя не в лучшем виде, признался, что произошло недоразумение, так что он исполнил все, что требовалось, и остальные должны будут оставить его в покое. Он посмотрел на них. — Я выпью еще бокал красного вина.