Не властен человек ни в чем: не властен в силе,
Ни в слабости, ни в сердце… [16]
Опять Аргон, всегда Аргон.
В конце романа «Поводок» на шоссе под Парижем Венсан узнает о самоубийстве жены. А когда кто-то убивает себя ради вас или из-за вас, тот, кто каждый день на ваших глазах страдал по вашей вине, потому что видел в вас – заблуждаясь – другого человека, а вы позволяли ему верить, что таковы и есть, тогда поневоле почувствуете себя виноватым. Даже если он целиком придумал вас (потому что от «вас» хотел получить только «вас»), даже если вы никогда ему не лгали, если предупреждали и искренне стремились раскрыть глаза на то, что «вы» есть и что есть в «вас», и признать, что больше ничего собой не представляете.
Быть может, будь вы потверже или, наоборот, не таким твердым… как знать! Возможно, вы, как говорится, здесь ни при чем, но из-за вас другое существо находится сейчас под землей, вместо того чтобы разгуливать под солнцем. И вам самим теперь не с кем поговорить, потому что нет больше рядом с вами не кого-то конкретно, а той чувствительной эмоциональной части вас самих, мирившихся с милым и беззаботным лицом, взирающим на вас из каждого зеркала. Нет целой части вас, ненавидевшего, к примеру, даже саму мысль о простуде, но при первом кашле получавшего порцию аспирина и сразу выздоравливавшего благодаря этим заботам… Нет той безразличной и обаятельной вашей части, что лишилась теперь надоедливого партнера, который убивал и спасал вас; в конце концов, нет той до настоящего времени беззаботной части, которая отныне и всегда будет искать того, кто больше не существует.
Я, как и многие другие, могла бы и дальше отклоняться от темы. Но продолжим, как начали! В 1990 году я в очередной раз свернула себе шею и, уже опираясь на трость, поехала к своему другу на Лазурный берег. Мы роскошно разместились на итальянском судне и к началу фестиваля прибыли в Канны. Мне – и это было очень любезно – прислали пригласительные билеты. Однако я не хотела появляться на людях с тростью и тем более пятьдесят раз рассказывать о произошедшем со мной несчастном случае. Поэтому я отдала билеты моему другу, который был безмерно этому рад и отправился на фестиваль, у хозяина же нашего были свои приглашения. Все это блестящее общество в два часа дня собралось на дневной сеанс, а я смотрела, как они весело садятся в лодку, высаживаются на берег и с тем же ликованием присоединяются к толпе. Когда лодка вернулась, я в свою очередь села в нее, но одна. Незадолго до этого мне рассказали о новых игорных залах, открывшихся в отеле «Карлтон», и до конца фестиваля я понемногу играла там, но задерживалась не настолько долго, чтобы пропустить возвращение на судно веселой компании любителей кино. Так продолжалось целую неделю, и эти дни могли бы стать очень размеренными и спокойными, если бы в голове моей уже не сложился окончательно некий текст, как это однажды было с «Нависшей грозой». История начиналась с описания бегства от немцев четырех представителей светского общества; их «Роллс-Ройс» обстреляли, они заблудились и вынуждены были на долгое время поселиться на ферме, из-за войны лишившейся работников. Передряги, выпавшие на долю этих людей, и их диалоги сами ложились под моим пером на бумагу, и в итоге я забросила казино, чтобы иметь возможность исполнять роль секретаря, ибо никем иным себя не ощущала. У меня в голове рождались ритмически выстроенные фразы, и оставалось лишь записать их с помощью руки; кстати, меня это очень забавляло, потому что я писала веселую книгу или предполагала, что она получится веселой. Во всяком случае, меня она веселила.
Желая убедиться, что для этого веселья есть все основания, я попросила с десяток любезных, но критически мыслящих знакомых поочередно читать ее вслух. Усадив их в комнате с моей рукописью в руках, я уходила в соседнее помещение и слушала. Если они смеялись, я чувствовала, что спасена, а если долго молчали, я перечеркивала страницу и переписывала ее заново.
Наконец, повеселив и рассмешив большинство моих друзей, я опубликовала «Окольные пути»; моя веселая книга заинтересовала англичан, и они первыми пожелали снять фильм на этот сюжет. Люди, прочитавшие «Окольные пути», как правило, выглядят благодарными, поскольку чтение развеселило их, и в этом они сильно отличаются от читателей, рассерженных тем, что их заставили плакать, даже если в конечном счете и те и другие очень доброжелательны. Но все же… откуда взялись эти чужаки, эти абсолютно незнакомые мне герои, ведь я о них никогда особенно не думала и не собиралась их описывать? Смешно это или нет, но, я считаю, было не совсем честно с их стороны использовать меня как магнитофон.
Чего не скажешь о романе «Прощай, печаль»(принадлежащем тому же автору, изданном в том же издательстве). Написав довольно длинный первый вариант, я, в минуту замешательства, немного поспешно отправила его в свою любимую корзину. Потому что у меня дома есть ряд вещей, которые в совокупности полностью выполняют все функции компьютера: письменный стол, корзина для бумаг, пишущая машинка и т. д. То, что на этой машинке нельзя перенести параграф с одного места на другое, мне не мешает, вопреки утверждениям моих более продвинутых собратьев. Если я перемещаю целый параграф в любой из моих книг, то распадается весь текст, поскольку в основном я пишу в хронологическом порядке. Иными словами, мне очень нравятся эти большие машины, которые, кажется, олицетворяют собой будущее, – а в чем можно упрекнуть будущее, помимо того, что оно выглядит слегка угрожающим? – да, мне они нравятся, я бы сказала: с точки зрения рисунка, цвета… легко возникает ощущение, что ты – гениальный график, а искаженные цвета зачаровывают мой глаз. Прекрасно. Итак, роман «Прощай, печаль» полетел в корзину, но осталось еще несколько черновых вариантов книги. Их я тоже забросила, но два года спустя обнаружила один набросок и почти против воли вновь взялась за перо. Я прекрасно понимала, что не успокоюсь до тех пор, пока не разделаюсь с этим романом, как не могу успокоиться сейчас, пока не избавлюсь от моих сирот в снегах, которые мучают меня.
Хотя сюжет романа был вполне обыкновенный, писать его было неприятно, как и перечитывать. Однажды утром некий мужчина узнает, что он обречен, – рак, которым он болен, неизлечим, короче, жить ему осталось полгода. Я хотела описать один день из жизни этого человека, приятного мужчины, который нравился женщинам, а теперь столкнулся с перспективой самой отвратительной смерти. В этом наброске я сразу вспомнила окружавших моего героя персонажей, о которых, казалось, забыла, вспомнила с первой фразы, оставленной без изменений в новом варианте: «И давно вы курите?» – мои герои вновь овладели мной целиком, и набросок не понадобился. Итак, я рассказывала об обычном существовании счастливого и привыкшего быть счастливым человека, осознавшего вдруг, какой горький и драгоценный период жизни остается ему прожить, и потерявшего почву под ногами.
И в это же время, тяжелейшее в моей жизни, я открыла для себя Шумана. Сама переживая ад, я слово за слово рассказывала историю другого человека, ожидавшего своего конца. Говорят, что писатели описывают противоположное тому, что сами переживают, но я всегда писала веселые книги, когда была весела, и наоборот. Эта книга, разумеется, была грустной, с отступлениями, переоценкой прошлого и вариациями на тему. Трудно и на первый взгляд непозволительно описывать смерть другого человека. Однако роман «Прощай, печаль» вполне хорош, серьезен и смешон, горек и достоверен, эмоционален и чист. Между прочим, любопытно, насколько мои книги (если перечитать их подряд, как я это сделала) могут быть непохожими друг на друга, – это бесспорно, – но при этом все они чисты. Прочитав их, не испытываешь подавленности или отвращения, как иногда бывает; по крайней мере, такая литература не угнетает меня, не наводит уныния, хотя далеко не всегда приводит в восхищение.