– Да.
– Мне хотелось, чтобы мы лучше понимали друг друга.
На это нелегко было ответить. Гейб заменил мне и отца, и мать, и у нас возникали обычные разногласия отцов и детей. Даже большие, потому что Гейб был идеалистом.
– Ты слишком усложнил наши отношения, – продолжал он.
Он имел в виду, что я неплохо устроился в жизни, продавая антиквариат частным коллекционерам. Занятие, которое он считал аморальным.
– Я не нарушал законы, – ответил я.
Мое возражение звучало бессмысленно, ведь теперь Гейб находится там, куда не докричишься. Осталась только иллюзия.
– Здесь ты бы их нарушал! Ни одно просвещенное общество не позволяет бесконтрольно заниматься такими вещами. – Гейб глубоко вздохнул и медленно выдохнул. – Оставим это. Я заплатил за свои принципы более высокую цену, чем мне хотелось бы, Алекс.
Сидящий передо мной человек был всего лишь компьютерной программой и знал только то, что было известно моему дяде в момент записи. У него не было ни тех принципов, с позиций которых он говорил, ни настоящего чувства сожаления, которое испытывал я. Но это позволяло ему делать то, что хотелось бы сделать мне самому и чего я сделать не мог.
– Если бы я мог изменить прошлое, я бы не стал придавать этому такое значение.
– Но ты бы все же исчез.
– Конечно.
– Хорошо.
Он улыбнулся и с удовлетворением повторил мою реплику.
– Для тебя еще не все потеряно, Алекс.
Гейб поднялся, оттолкнувшись руками от кресла, открыл бар, извлек бутылку и два стакана.
– «Туманящий голову», – объявил он. – Твой любимый.
Хорошо быть дома!
* * *
Вступив в беседу с кристаллокопией, я нарушил свое правило – отдался во власть изображений и позволил себе принимать иллюзии за реальность. Только сейчас я осознал, как соскучился по этому украшенному панелями и заставленному книжными полками кабинету в задней части дома. Он всегда был одной из моих любимых комнат. Вторая находилась на чердаке: волшебное место, откуда я столько раз следил за лесом, ожидая появления драконов или вражеских солдат. Он пах сосной. Свежими полотняными занавесками, касселитовыми книжными обложками и паленым деревом. Здесь полно экзотических фотографий: заброшенная башня, увитая плюшем, которую охраняет непристойный идол, состоящий из брюха и зубов; разрушенная колонна в совершенно пустынной местности; маленькая группа людей у ступенчатой пирамиды, освещенной парой лун. На одной из стен висела репродукция картины Маркросса с изображением бессмертного «Корсариуса», а рядом – рисунки мужчин и женщин, с которыми работал Гейб, выполненные в технике многослойной печати, и среди них – мой портрет в четырехлетнем возрасте.
Здесь всегда было много различных предметов, найденных Гейбом во время полевых сезонов: игрушки, компьютеры, лампы, статуэтки. Даже сейчас я видел какой-то цилиндрический, весь в заклепках предмет под стеклянным колпаком.
Я поднял бокал, показывая, что пью за его здоровье. Он поднял свой, наши глаза встретились, и я почти поверил, что у нас с Гейбом, наконец-то, все наладилось. Напиток был теплым, довольно мягким и имел привкус прошлого.
– Тебе надо кое-что сделать, – сказал Гейб.
Он стоял перед картиной Ван Дайна, изображавшей развалины в Пойнт-Эдварде. Знаете, темные руины, а над ними красно-золотые кольца и скопление серебряных лун. Таким его нашли после нападения.
Кресло было удобным, даже сверхъестественно удобным, «Туманящий» – превосходным. Такой эффект всегда возникает от объектов, которые не существуют в реальности. Некоторые говорят, что совершенство портит иллюзию, что воспроизведение с кристаллов могло работать лучше, если бы физические ощущения были приглушены или имели какой-нибудь дефект, как в реальности.
– Что именно? – спросил я, полагая, что Гейб собирается попросить меня разумно вести дела поместья, следить, чтобы деньги шли на благое дело, не транжирить их на скиммеры и женщин.
Он помешал кочергой в камине. Пламя взметнулось ввысь, из-за решетки тяжело вывалилось полено, облако искр взлетело и растаяло. Я ощущал на лице жар.
– Как это случилось? Сердечный приступ? Проблемы с зафрахтованным кораблем? Меня переехало такси по дороге в космопорт?
Я не мог удержаться от улыбки, видя любопытство кристаллокопии.
– Гейб, корабль так не вышел из прыжка.
– Ну какой сукин сын! – сначала у него вырвался смешок, потом он разразился хохотом. – Значит, я погиб в обычном пассажирском рейсе!
Я тоже засмеялся. «Туманящий голову» согревал мой желудок, и я снова наполнил бокалы.
– Смешно, – сказал он.
– Самый безопасный вид путешествий на один пассажиро-километр, – заметил я.
– Будь я проклят, если еще раз сделаю такую ошибку. – Однако его смех затих, и последовало долгое молчание. – И все же мне бы хотелось увидеть.
Я ждал продолжения и, поскольку он молчал, подтолкнул его:
– Увидеть что? Что ты искал?
Он отмахнулся от вопроса.
– Сказать тебе честно, я чувствую себя не совсем удобно, делая все это. То есть, было бы порядочнее, если бы люди не болтались тут после того, как... – Он помахал рукой в воздухе, подыскивая подходящее слово: – Ушли в лучший мир. – Его голос звучал неуверенно. Растерянно. – Мне пришлось принять меры предосторожности. – Его глаза округлились. – Ты помнишь Хью Скотта?
Я немного подумал, потом ответил:
– Нет.
– Полагаю, у тебя не было причины его запомнить. А как насчет Терры Нуэлы? Это ты помнишь?
Разумеется. Терра Нуэла была первым поселением, основанным за пределами Солнечной системы. Ее построили на горячей скалистой планете, вращающейся вокруг Беты Центавра, и конечно, сейчас это всего лишь дыра в пустыне. Именно туда Гейб впервые взял меня с собой на раскопки.
– Да, – сказал я, – самое горячее место из всех, какие я видел.
– Скотт тоже участвовал в том путешествии. Я подумал, что ты можешь помнить его. После захода солнца он водил тебя на прогулки.
– Допустим, – я смутно припомнил крупного, бородатого человека. Правда, в том возрасте мне все казались большими.
– Если бы ты увидел Скотта сейчас, ты бы его не узнал.
– Здоровье? – спросил я. – Супружеские проблемы?
– Нет. Ничего похожего. Около трех лет назад он вернулся из разведывательного полета. Вернулся мрачный, озабоченный, сбитый с толку, совершенно не похожий на себя. Как я подозреваю, психиатр мог бы прийти к выводу, что он подвергся глубокому изменению личности.
– И что?