– Да. Невероятное совпадение.
– Как дела у Хэпа? Я много лет его не видела.
– О, думаю, у него все в порядке. Я и сама давно его не видела. – Мы уже покинули ресторан и шли позади ее подруг. – Послушайте, – сказала Кейла, – я так рада снова вас увидеть… – она замялась, словно с трудом вспоминая имя, – Шелли.
– Чейз, – вежливо улыбнулась я. – Ничего страшного, мы не так много общались. Я не могла ожидать, что вы меня вспомните.
– Нет, я вас помню. Просто пора возвращаться на работу, и голова занята совсем другим.
– Конечно, – ответила я. – Понимаю. Как насчет того, чтобы вместе выпить, пока я здесь? Может, вечером?
– Ну… не знаю, Чейз. Мой муж…
– Возьмите его с собой.
– …не пьет.
– Тогда поужинаем. Я угощаю.
– Нет, я не могу… – Она попятилась.
– Все нормально, Кейла. Мне действительно хотелось бы посидеть с вами.
– У вас есть номер? – Я дала ей номер. – Поговорю с мужем и свяжусь с вами.
– Ладно. Надеюсь, у вас все получится.
– Обязательно получится, Чейз. Еще раз спасибо.
Мы встретились в том же ресторане, где днем ранее я ужинала вместе с Джеком. Я пригласила его, чтобы у меня тоже была пара.
Рэмилон Бентнер оказался приятным собеседником, открытым и дружелюбным. Оказалось, что они с Джеком увлекаются игрой «Правление», которая входила в моду на станции. Игроки должны были принимать решения в области политики и социальной инженерии. Допустим, у нас есть импланты, стимулирующие умственное развитие. Побочные эффекты отсутствуют. Следует ли делать импланты доступными для всех?
– Я попробовал, – сказал Рэм, – и это принесло мне неприятные сюрпризы. Высокий интеллект вовсе не такое большое достоинство, как принято считать.
– В каком смысле? – спросила я.
Джек отхлебнул кофе.
– Люди с коэффициентом, равным примерно ста восьмидесяти, склонны к разрушительным действиям, особенно молодежь. Они начинают бунтовать.
– Может, им просто не хватает терпения? – предположила я. – Ведь их соученики или коллеги по работе соображают не так быстро.
– Просто их труднее запрограммировать, – ответил Рэм. – Вы никогда не задумывались над тем, почему человеческий интеллект достиг именно такого уровня?
– Видимо, обезьяны поглупее попадали в лапы тиграм, – ответила я.
– Но почему бы ему не быть выше? – парировал Джек. – Касавич, изучавший в начале прошлого века финикийскую цивилизацию, пришел к выводу, что люди, по всей видимости, не становились умнее на протяжении всей истории человечества. Почему?
– Все просто, – сказала Кейла. – Пятнадцать тысяч лет – слишком короткий срок для того, чтобы проявились эффекты эволюции. Касавичу – так его звали? – следовало бы отправиться на сотню тысяч лет назад и попробовать еще раз. Думаю, он заметил бы разницу.
– Вряд ли, – возразил Бентнер. – Похоже, есть некий потолок.
– Почему? – спросила я.
– Ученые считают, что при коэффициенте, равном ста восьмидесяти, человек создает слишком много проблем для общества. Он становится неуправляемым. Синдром кошачьей стаи. Независимо от политической системы власти порой делают глупости, и высокоинтеллектуальные личности с трудом терпят это. – Он улыбнулся. – В результате они оказываются в невыгодном положении. Начиная примерно с семи лет им приходится набивать себе шишки. Высокий интеллект становится не подспорьем, а помехой. В стародавние времена они так надоедали племени, что оно переставало их защищать. Эти люди доставались на обед тиграм.
– Похоже, – заметил Джек, – это справедливо и в отношении «немых». У них примерно тот же самый интеллектуальный диапазон. И тот же потолок.
«Немые», единственная известная нам инопланетная раса, были телепатами.
– Я думала, – заметила я, – что в цивилизации телепатов действуют иные законы.
Бентнер покачал головой:
– По-видимому, нет. Джек, так что ты решил? Ты использовал импланты?
Джек покачал головой:
– Нет. Сообщество людей, считающих, что они знают все на свете… Не годится.
– Правильно. Мое общество стало нестабильным через два поколения. А у моего друга государство вообще рухнуло.
– Знаете ли вы, – спросил Джек, – что процент самоубийств среди людей с высочайшим интеллектом, среди гениев, почти в три раза выше среднего по обществу?
– Мы глупы, и этому есть причина, – подытожила я.
– Верно, – улыбнулся Бентнер. – И слава богу. – Он поднял бокал. – За посредственность. За ее преуспевание.
Несколько минут спустя я мимоходом упомянула, что мое хобби – коллекционирование старинных чашек. Интереса это ни у кого не вызвало, но я все же обратилась к Кейле:
– У вас ведь была одна такая?
– Одна – что?
– Старинная чашка. Помните? Со странной надписью.
– Не у нас, это точно, – ответила она. – Не помню ничего такого.
– Ну как же, – настаивала я. – А я вот помню. Серая, и на ней – бело-зеленый орел с распростертыми крыльями.
Она задумалась, покусала губы, покачала головой – и, к моему удивлению, проговорила:
– Да, вспомнила. Она стояла на каминной полке.
– Знаете, я всегда восхищалась той чашкой.
– Я давно уже о ней не думала. Но вы правы. У нас действительно была такая.
– Хорошие времена тогда были, Кейла. Не знаю, с чего я вдруг вспомнила о чашке. Видимо, она связывается в моем сознании с теми счастливыми днями.
– А сейчас у вас много проблем?
– Нет. Вовсе нет. Но тогда было другое время, более… невинное. Ну, вы знаете.
– Конечно.
Мы с ней отхлебнули по глотку чая.
– Интересно, где она сейчас, – продолжила я. – Та чашка. До сих пор у вас?
– Не знаю, – ответила Кейла. – У меня ее нет. Я не видела ее с детства.
– Может, она у Хэпа?
– Может быть.
– Знаете, – сказала я, – когда вернусь домой, пожалуй, попробую его найти. Мне бы хотелось снова с ним увидеться.
Черты ее лица стали жестче.
– Он вам теперь не понравится.
– Вот как?
– Он слишком похож на своего отца. – Кейла неодобрительно покачала головой. – Ладно, не будем об этом.
Мы поговорили о ее работе на станции, и при первом удобном случае я снова вернулась к чашке:
– И все-таки она меня всегда интриговала. Та чашка. Откуда она взялась, Кейла? Не знаете?
– Понятия не имею, – ответила она.