Председатель. Для допроса вызывается свидетель Горелкин.
Голос Горелкина. Я здесь.
4
Два санитара вносят на носилках Горелкина с перевязанной головой.
Председатель. Горелкин, вы, я вижу, находитесь в очень тяжелом состоянии.
Горелкин. В очень, очень тяжелом.
Председатель. Вы можете ответить на несколько вопросов?
Горелкин. Мне очень трудно, но я постараюсь.
Председатель. Постарайтесь, Горелкин, а руководство вашего отделения, я уверен, учтет ваш подвиг. (Помолчав.) Скажите, вам знаком подсудимый?
Горелкин (приподнявшись на локте, вглядывается в Подоплекова). Так точно, знаком.
Председатель. Что вы можете сказать по данному делу?
Горелкин. Значит, дело было так. Находясь в данном театре на дежурстве, я был предупрежден, что ввиду важного юридическо-политического мероприятия здесь возможны провокации со стороны неустойчивых элементов и других групп враждебного населения. А майор Коротышев прямо сказал, что провокация не только возможна, а даже непременно будет ввиду неизбежного характера данного спектакля. И одному из нас, говорит, то ли тебе, Горелкин, то ли тебе, Юрченко, будет заехано в физиономию, и этот заезд необходимо будет использовать в борьбе с нашими идейными противниками. Я, конечно, надеялся, что заехано будет Юрченко, а не мне, но все же подготовился и, пришедши сюда, стоял вон там, когда мне было сказано, что вот этот человек, который с женой своей громко разговаривает, его как раз будем брать и, возможно, он, значит, этот заезд совершит. Ну, так оно впоследствии и получилось. Когда мы его вежливо пригласили на сцену, он стал произносить всякие слова, кусаться и махать кулаками, в результате чего я имею под глазом синяк и, возможно, даже сотрясение мозга.
Защитник. А как вы думаете, действия Подоплекова носили заранее обдуманный характер или были совершены в порядке самообороны?
Горелкин. Поскольку я заранее был предупрежден о возможном нападении, то я думаю, что и нападатель знал о своих планах заранее.
Прокурор. Правильно.
Председатель. Хорошо, свидетель, вы можете идти.
Горелкин. А, спасибо, спасибо! (Вскакивает с носилок и порывается убежать.)
Председатель. Свидетель, куда вы?
Горелкин. Но вы же сказали, что я могу идти.
Председатель. Но я же не в буквальном смысле сказал. Я сказал в том смысле, что вы свободны. Но в буквальном смысле вам ходить еще, наверное, нельзя.
Прокурор. Тем более что врачи еще борются за вашу жизнь.
Председатель. Вы лежите, лежите, а наши специалисты сейчас вас бережно отнесут.
Горелкин. А, спасибо, спасибо. (Ложится на носилки, его уносят.)
Защитник. Товарищ председатель, мне кажется, свидетель был не в критическом состоянии, раз он может ходить.
Прокурор. Товарищ председатель, я протестую. Свидетель ходить не может.
Защитник. Но он же сейчас сделал несколько шагов.
Прокурор. Мало ли кто чего сделал. А, может, он был в горячке. Так бывает. Я сам помню, голову кому-нибудь, бывало, прострелишь, ну даже совершенно насквозь, так он сначала вроде как упадет, а потом вскакивает и бежит, как курица, знаете, без головы. (Смеется.)
Председатель. Ну, зачем вспоминать такие тяжелые вещи. Конечно, на фронте всем приходилось сражаться и даже убивать врагов.
Прокурор. Особенно врагов народа. У нас в Смерше с ними не чикались, у нас этого гнилого либерализма не было. Бывало, выстроишь их в ряд и ды-ды-ды-ды!..
Председатель. Ну ладно, ладно, не надо вспоминать такие тяжелые вещи. Что было, то прошло, и хватит, с этим покончено навсегда.
Прокурор. А почему же не вспоминать? Это была наша боевая молодость, романтика сражений, перекличка умов, перекличка идей, перекличка сердец…
Председатель. Хватит, хватит, хватит. Конечно, было много хорошего, но были и отдельные нарушения законности, с которыми покончено навсегда.
Прокурор. Вот оно и видно, что покончено. И развели либерализм, гуманизм такой, что каждый, кому не лень, выходит на сцену и что хочет, то говорит.
Председатель. А я говорю, хватит об этом. У вас есть вопросы к подсудимому?
Прокурор. Есть. Скажите, обвиняемый, каким образом вам удалось проникнуть в это помещение?
Подоплеков. Что это значит – проникнуть? Я не проник, я прошел, как все, через дверь.
Председатель (мягко). Подсудимый, не надо говорить за всех. Нас сейчас интересуют не все, а только вы.
Подоплеков. А я говорю, что прошел сюда, как все, по билету.
Прокурор. А кто вас снабдил билетом?
Подоплеков. Меня никто не снабжал, я купил два билета за свои собственные деньги.
Прокурор. Где купили?
Подоплеков. У нашего культорга Зеленой. Она тоже здесь находится, если вы мне не верите, можете спросить у нее.
Прокурор. Еще спросим. И когда же вы приобрели у нее эти билеты?
Подоплеков. Недели две тому назад.
Прокурор. То есть заблаговременно?
Подоплеков. Я не понимаю, к чему вы клоните.
Председатель. Подсудимый, вам не надо ничего понимать. Вам надо только отвечать на вопросы.
Прокурор. А что же у этой вашей Зеленой были билеты только сюда или еще куда-нибудь?
Подоплеков. Я не знаю. У нее бывают билеты на разные мероприятия. В другие театры, в кино, иногда в Лужники или на какие-то выставки.
Прокурор. Но вы из всех возможностей выбрали только эту? Почему?
Подоплеков. Потому что Зеленая мне сказала, что есть такая пьеса, называется «Трибунал», я подумал, что может быть что-то интересное, а если бы я знал, что такая дурь и что со мной такое будут вытворять, разве бы я пошел?
Прокурор. Еще бы! Каждый преступник, совершая преступление, рассчитывает избежать наказания. Если бы он знал, что наказание неотвратимо, с преступностью, для которой у нас нет никакой социальной почвы, ды-ды-ды-дывно было бы покончено.
Председатель. У защиты есть вопросы?
Защитник. Есть. Скажите, Подоплеков, вы сожалеете о том, что произошло?
Подоплеков. Еще бы не сожалеть! Да если бы я знал…
Защитник. У меня пока все.