– Волков, уходи! – В голосе Арины страх. Чего она боится?
– Стреляй, глупый мальчик! Стреляй, пока не поздно! – А это кричит карга. Сипло, как ворона каркает.
– Уже поздно. – Рука с кинжалом прочертила в воздухе линию – томно, изящно. Смотрел бы и смотрел. А во второй руке появилась штучка. Как же это называется? Подвеска? Кулон?
– А знаете, так даже интереснее!
– Волков, уходи!
– Стреляй, мальчик!
Камея – вот что это такое! Раскачивается на длинной цепочке, как маятник. Тик-так… Красиво, глаз не отвести. И голос красивый, журчит ручейком, ласкает слух.
– Признавайтесь, девочки, чей рыцарь? Анук для такого красавчика старовата.
Анук – это карга, он помнит. Вот только воспоминания не имеют никакого значения.
– Значит, у нашей маленькой ведьмочки есть сердечный друг.
А маленькая ведьмочка – это кто?
– Прискакал на белом коне спасать возлюбленную.
– Не трогайте его! Просто отпустите. Разбирайтесь со мной.
Хоть бы его, Волкова, спросила, хочет ли он уходить. А он не хочет! Часики тик-так, голос-ручеек. Куда от такого волшебства уйти? За это и жизни не жалко.
– Очнись, мальчик! Очнись! – Ворона каркает, отвлекает. Так и хочется запустить в нее чем-нибудь.
– Вы желаете меня… обезоружить? – Зеленые глаза как колодцы, упадешь – не выплывешь. Так он и не хочет выплывать.
– Желаю… вас… – Горло пересохло, а в голове туман. – Обезоружить…
Смех перезвоном, холодная ладонь на горячей щеке.
– Хороший мальчик, послушный. Они все меня слушаются, от мала до велика. Еще ни один не посмел ослушаться. Вот тут они у меня! – Ладонь сжимается в кулачок.
– Отпустите…
– Может, и отпущу. Интересный экземпляр, породистый. Чувствуется в нем мощь. Я люблю таких… горячих. Вот только пусть он сначала кое-что для меня сделает.
Что угодно! Он же ради этого и пришел, чтобы защитить, исполнить любое желание.
– Это тебе, мой рыцарь. Подарок. – В ладонь ложится кинжал – красивый, старинный. Волков разбирается в таких вещах, умеет ценить не только женскую красоту.
– Спасибо.
– Это тебе спасибо. А пистолет отдай, от греха подальше.
Зачем ему пистолет, когда есть кинжал, когда она просит!
– Ты знаешь, что нужно сделать. – Глаза-колодцы близко-близко…
Теперь он знает, до краев наполняется ненавистью к той, другой, съежившейся у стены. Высокие скулы, острый носик, глаза как плошки. И на дне их – не страх, нет, жалость. Кого ей жаль, маленькой ведьме, посмевшей стать у него на пути?
– Волков, это же я…
– Да, ты…
Синяя жилка бьется быстро-быстро. Захочешь – не промахнешься. Но спешить нельзя. Крови должно быть много, умирание должно быть долгим. Так она хочет. Долго не получится, Волков точно знает. Крови много, но смерть почти мгновенная. Как же быть?
Острие кинжала скользит по белой коже, оставляя кровавую дорожку.
– Волков… – Шепот-шелест отвлекает и раздражает. – Андрей, не поддавайся, не слушай ее…
Почему-то убить никак не получается. Глаза-плошки… Что в них такого?
– Закрой глаза.
– Нет.
– Тебе не будет больно. – Будет много крови, но боли не будет.
Ярость куда-то делась, вылилась из души, как вино из прохудившегося бурдюка. Остался только долг, как на войне. Но на войне он не убивал женщин. Женщин нельзя даже бить… Не по-мужски…
– Давай же! – Окрик, как удар хлыстом. И спине больно, как от хлыста. – Убей!
– Андрей, не слушай ее…
– Делай, что велю…
– Мальчик, сопротивляйся…
Мальчиков на войну не берут… Женщин бить нельзя… Лицо какое знакомое… Родинка на левой щеке… Все родинки он знает наперечет… И эту тоже…
Рычание – яростное, отчаянное. И руке с кинжалом не больно, но как-то… странно. Это призрачный пес впился призрачными зубами, защищает. Кого? Арину?..
– Арина…
– Волков…
– Борись, мальчик!..
– Убей!..
Не подчиниться приказу нельзя. Тик-так… Убить хочется, аж челюсть сводит.
– Или она, или ты. Выбирай!
Или она, или он… Волков смерти не боится. И раньше не боялся. Даже когда еще пацаном попал на войну. Он за нее боится…
– Убей!
– Волков!
– Мальчик, не слушай!
Черное лезвие острое, милосердное. Больно не будет. И крови много тоже. Главное – не промахнуться. Тик-так…
– Волков, нет!!!
– Мальчик!!!
– Глупец!!!
…И в самом деле, совсем не больно. Наоборот, наваждение отпускает, а черная рукоять размеренно подрагивает в груди в такт ударам сердца. Тик-так…
* * *
…Мир кувыркнулся, и Арина кувыркнулась вместе с ним. Рухнула в разверзшуюся воронку вслед за Волковым, схватила. Держать, не отпускать! Привязать к себе, чтобы не ушел, не умер. Чтобы не смел снова ее бросить…
Черная кровь проснулась от яростного крика, от нежелания мириться с неизбежным.
«Марго, мне нужно веретено!»
«Я попробую».
И уже через мгновение веретено, родовая батарейка, упало на колени, завибрировало, нагрелось, наполняя онемевшие руки силой. Получилось!
– Глупец! Чертов идиот! – Голос Саломеи забивает все пространство домика, из-за него тесно и душно. – Хорошо тебе теперь полудохлому? Скажи, хорошо?
Острие веретена нагревается, точно жало паяльника. Пахнет паленым. Это веревка и немножко кожа. Быстрее…
– Он живой, – шепчет Анук то ли успокаивающе, то ли предупреждающе. – Нож в ране, мой нож… сдерживает кровотечение. Арина, соберись, успокойся.
Ей нельзя успокаиваться, ей нужны все силы. Ради Волкова.
– Нож в ране? – Саломея смеется, падает перед Волковым на колени, склоняется, словно собирается его поцеловать. – Так это поправимо. – Костлявая рука тянется к рукояти.
– Не смей! – Путы падают, но осознание того, что ей не успеть, не остановить, парализует. – Не трогай его!
Слезы… беспомощные и горячие, как острие веретена, застилают глаза, прожигают огненные дорожки на щеках. А черная кровь, которая хранит память всех, кто был до нее, уже действует.
Веретено, маленькая деревянная торпеда, летит вперед, раскаленным жалом впивается Саломее в плечо, отшвыривает к распахнутой двери. А там, у двери, ее уже ждут…
Глаза Бабая по-кошачьи горят в темноте, улыбка похожа на оскал, и в улыбке этой – приговор.