Я фыркнула. Зигфрид строго посмотрел на меня:
— Зачем ты отправилась к Мануэлю? Предупредить его об опасности?
— Давай договоримся: ты не спрашиваешь меня зачем, а я не интересуюсь, как называется заведение, которое ты посещал.
Судя по быстро последовавшему согласию, мои подозрения оснований были отнюдь не лишены.
— Ну что, желаешь посмотреть представление? — подал мне руку огневик.
— Еще бы!
Ничем не закрепленное кружево поминутно сползало с головы, я завязала его под подбородком на манер деревенского плата. Мне Эмелина как-то рассказывала, что мантильи ввел в обиход прадедушка теперешнего нашего величества. И сперва их должны были носить те самые девы гулящие — ну, чтоб их сразу заметно было. Но кружева были так прелестны, что столичные модницы одна за другой, презрев приличия, начали их пользовать. Сейчас уже ни одна благонравная дама с непокрытой головой на улицу не выйдет. Такая вот победа моды над мужским произволом.
— Ты о чем задумалась, девочка? — Зигфрид настойчиво сжал мой локоть.
Я осмотрелась. Пока в голове моей сновали необременительные размышления, мы с огневиком покинули площадь Ветра, и теперь нас кружило в вязи узких улочек.
— Куда мы идем?
— На площадь Розы. Комедианты обосновались там. Им разрешено давать представление даже в дни корриды, разумеется, до или после оной.
Мне показалось, что порыв ветра донес далекий гомон толпы.
— Мы не опоздаем? Давай поспешим!
Зигфрид послушно прибавил шаг.
Капитан Альфонсо ди Сааведра никогда не делал того, чего ожидали от него окружающие. Вот и сейчас вместо того, чтобы вернуться в таверну, где его подчиненные делали обыск в соответствии с полученными от начальства указаниями, или отправиться прямиком в казармы, чтоб скоротать остаток вечера за чаркой доброго вина и игрой в кости, капитан миновал два квартала от площади Ветра и обошел казармы с другой стороны. Навстречу ему двигалась небольшая компания. Четверо — двое мужчин, две женщины. Кавалеры, уже нетвердо державшиеся на ногах от выпитого, были при шпагах, дамы, от орлиных взоров которых состояние спутников укрыться не могло, при веерах. Капитан, узнавший обеих женщин, почтительно поднес руку к шляпе. С той преувеличенной почтительностью, которую можно было счесть оскорбительной насмешкой. Ибо о профессии встреченных дам ди Сааведра был осведомлен не понаслышке. Один из кавалеров потянулся к оружию, дабы призвать наглеца к ответу.
— Альфонсито! — всплеснула руками одна из жриц ночи. — Вы к нам? Как жаль, но сегодня я занята. — О, Розита, как приятна мне ваша жалость. Но, к счастью, я направляюсь в некое заведение по соседству.
Многозначительный взгляд прозрачных глаз капитана пригвоздил к месту кабальеро, так и не успевшего обнажить оружие.
— Веселой ночи, господа, — коротко поклонился капитан.
Розита проводила его прямую спину мечтательным взглядом.
Здесь дудели в дудки, здесь колотили в барабаны, и крошечные медные тарелочки, ударяясь одна о другую, разносили по площади свой пронзительный звон. А трещотки-то, трещотки! Их было так много, что площадь тарахтела, как тележка старьевщика, как тысячи таких телег. И пахло праздником — печеными каштанами, молодым вином, рыбой, жженым сахаром. А в глазах рябило от многоцветья мельтешащих огней. В центре толпы возвышался матерчатый купол.
— Приятно видеть, как алеют твои щеки, — сообщил Зигфрид, прокладывая нам путь. — Надо почаще выводить тебя в свет.
Я неловко оступилась, мимоходом подумав, что морок следует подновить, ибо сквозь румянец наверняка проступают уже пятна грязи.
Представления я любила. С самого детства, когда впервые увидела на деревенской ярмарке заезжих скоморохов. Писклявый четырехпалый Петрушка, помнится, веселил народ в Мохнатовке скабрезными шуточками. То, что я большую часть их по малолетству не понимала, нисколько не мешало получению удовольствия. И соперники у кукольного молодца были самые потешные — толстопузые бояре, жрецы, носатые романцы с кольцами в деревянных ушах. Эх, время-времечко!..
Мы с бароном протиснулись к настилу, на котором стоял матерчатый шатер. «Сцена», — вспомнила я слово из одного мертвого языка.
— Тебе хорошо видно? — обернулся предупредительный Зигфрид.
Я только кивнула в ответ, опасаясь пропустить хоть что-то из представления. Перед занавесью притопывала и хлопала в ладоши изящная танцовщица. В свете факелов ее длинные волосы отсвечивали синим, а лицо прикрывала черная кружевная полумаска. Я невольно залюбовалась ею.
— Бромиста! — вдруг крикнула девушка, воздев руки. — Бромиста! Бромиста!
Толпа подхватила четкий ритм.
— Бро-мис-та! Бромиста! — вопила я вместе со всеми и также притопывала в чудном ломаном ритме. — Бро!..
Занавесь распахнулась. Деревянная кукла, почти в человеческий рост, появилась под звон тарелок.
— А вот и я! — Писклявый Петрушечный голосок перекрикивал толпу. — Я, великий Бромиста, весельчак и балагур, опять с вами!
Освещение изменилось; факельщики поднесли огонь к полированным медным щитам, и волна мягкого света затопила сцену. Танцовщица изогнулась, ринулась вперед, и юбка пеной алых кружев метнулась за ней. Теперь на помосте было две фигуры — воплощение жаркого огня и нескладный деревянный человечек, этого огня нисколько не боящийся.
— Ты этого ожидала? — переспросил Зигфрид. — Это буратини?
— Лучше, — ответила я. — Это марионетка. И насколько я могу судить, ее кукловод талантлив, как сам бог театра.
А представление между тем набирало обороты. Юная синеволосая донья умело изображала внезапно вспыхнувшую страсть, игрушечный партнер отвечал ей взаимностью. Они станцевали милый пасторальный танец, по ходу дела объясняя публике, что деревянный Бромиста работает пастухом и намалеванные на заднике толстенькие овечки являются его стадом.
Я пыталась высмотреть нити, за которые дергает невидимый кукловод. Ночное зрение, обычное, опять ночное… Безуспешно. Мне захотелось познакомиться с человеком, который так продуманно расставил осветителей.
Идиллия не могла продолжаться долго, ей помешали. Зло приняло обличье подлого герцога, местного помещика, у которого красотка служила горничной. Антагонист скорее был персонажем комическим, но, когда он явился из тьмы кулис, путаясь в длиннейшей бороде и приволакивая ногу, мое сердце тревожно забилось. Герцог тоже был в черной полумаске, оставляющей открытой нижнюю часть лица.
— Кто посмел? Накажу! Не пощажу! — Подведенные кармином толстые губы злодея будто жили своей собственной жизнью, а голос был гулким, как из бочки. И каким-то смутно знакомым.
Я поежилась.
Девушку разлучили с безутешным пастушком. Герцог кликнул двух стражников, которые немедленно появились под бряцанье оружия. Бромиста горестно стенал: «Сильвестрис! Любовь моя!» Гитара плакала вместе с ним, и так же всхлипывали многочисленные зрители. Да чего уж там, у меня самой в горле стало солоно. Пронзительный гитарный аккорд, падающий занавес… Я украдкой вытерла глаза.