– Ну а как насчет картишек, старина? Перекинемся в покер? – тихо, но настойчиво проговорил Симон. – Там будут сахарозаводчик, жиголо, интеллектуал, а еще мы с вами: на каждый ваш заход мой старый миллион. Ваши – техника и выдержка, мои – интуиция и ставки на кон. Сорвали банк – делим фифти-фифти. Идет?
– К величайшему моему сожалению, я никогда не играю на пару, ни в покер, ни в другие игры, – застенчиво ответил Жюльен, не назидательно, а именно застенчиво, даже слегка сконфуженно признаваясь в уважении к принципам буржуазной морали.
Решительно, и этот – настоящий джентльмен, подумал Симон со снисходительно-наигранным презрением. И он громко засмеялся, подняв плечи, «что его совсем не красит», подумал Жюльен.
– Когда я говорю об игре на пару, то знаю в этом толк… Шучу! Просто мне хочется сказать, что знаю, кто как держится, кто как подстраховывает проигрыш. Я, конечно, не говорю об огромных выигрышах, месье Пейра, это само собой разумеется, – заявил Симон, откровенно хохоча. – Но ведь люди играют, чтобы отвлечься… На этом судне средства есть у всех… Быть может, за исключением жиголо? Но ведь Дива ему все организует, разве нет?
– Мне скорее представляется, что это он будет платить за Диву, – с улыбкой проговорил Жюльен, внимательно прислушиваясь к собеседнику и вздернув брови…
«Приятный человек этот тип, – вдруг подумал Симон. – Он даже сгодился бы на роль сорокалетнего мужика, предпочитающего быть в стороне, хорошего парня, крепкого и умеющего по-доброму относиться к женщинам… Такое сейчас будет хорошо смотреться с экрана. Правда, у него телосложение американца… Он напоминает Стюарта Уитмена… Вот это да!»
– А вы знаете, что вы напоминаете Стюарта Уитмена? – спросил Симон.
– Стюарта Уитмена? А какую связь это имеет с покером? – удивленно переспросил Жюльен.
– А! Вот видите, вы тоже думаете только об одном. Как и те трое, которые поглядывают по сторонам, пока им играют всякие разные адажио… Осмелюсь заявить, они где-то в глубине души довольны, что какое-то время будут находиться в чисто мужском обществе, без своих леди. Во всяком случае, есть одна леди, которая тоже в глубине души довольна, что какое-то время побудет без мужа. Это Кларисса…
Он не без колебаний выговорил «это Кларисса». Перед этим в голове у него вертелось «эта Летюийе», «клоунесса», «алкоголичка», но в итоге он сделал выбор в пользу «Клариссы» и произнес ее имя, словно объяснился в любви. Поняв это, он покраснел.
– Ладно, пошли сыграем в ваш покер, – внезапно с чувством заявил Жюльен.
И дал своему собеседнику такого тычка, что тот содрогнулся до самых мокасин «Гуччи» с тесными носами.
Партия началась в пятнадцать часов, прервалась в девятнадцать; к этому моменту Андреа, выигравший шесть миллионов у всех, стал объектом ненависти и подозрений всех партнеров, кроме Жюльена. Они прервались, чтобы выпить по рюмке, после чего в девятнадцать тридцать игра возобновилась, были сделаны последние ставки, и тут Жюльен в три хода отобрал эти шесть миллионов у Андреа, имея в конце на руках каре семерок против фула из туза с королями, сданного Андреа Жюльеном с непревзойденным мастерством. В восемь часов все было кончено. У проигравших не было времени, чтобы переориентироваться, и, несмотря на то, что Андреа тоже лишился пяти тысяч франков, именно он стал средоточием злобы и зависти, что же касается Жюльена, то он прямо-таки одурел от счастья. Во всяком случае, решил он, вряд ли ему доведется играть с ними на этой неделе. Каждому из сегодняшних партнеров недоставало хладнокровия: Андреа играл, чтобы заработать денег на жизнь, Симон играл, чтобы лишний раз доказать самому себе, что он и есть знаменитый режиссер Симон Бежар, а поскольку это положение обретено сравнительно недавно, то время от времени требовались дополнительные подтверждения успеха; Арман Боте-Лебреш играл, чтобы лишний раз удостовериться в своей способности «играть» деньгами, однако полагал все это ненормальным и кошмарным; что касается Эрика Летюийе, то он играл ради выигрыша, ради того, чтобы доказать себе и другим, что является победителем, и был рассержен и раздосадован сильнее прочих четверых игроков. Будучи умнее и обладая лучшей реакцией, чем остальные, он сразу же перенес свою неприязнь с Андреа на Жюльена, сознавая, что тот его ненавидит и презирает, и мечтая тем или иным способом взять реванш. Что касается Жюльена, он наблюдал, как Эрик с обычным своим холодным видом удаляется к себе в каюту.
Пока мужчины, сидя за картами, изощрялись в хитроумии или, по крайней мере, полагали, что это так, женщины в компании Чарли Болленже, похоже, подпали под влияние «алкоголички» Клариссы Летюийе. Эдма Боте-Лебреш и Чарли, увлекшись игрой в «скрэббл», оглашали салон руладами девичьего смеха, которые заставляли капитана Элледока то и дело хмурить брови. Брови хмурила и Ольга Ламуру, заклятый враг алкоголя, амфетамина, транквилизаторов и всех прочих препаратов, способных трансформировать человеческую личность, в том числе ее собственную. Она как раз устроилась рядом с Дивой, которая с обычным для нее высокомерным выражением лица посасывала черные как смоль лакричные таблеточки и по внешнему облику которой никто не смог бы догадаться, что она только-только усидела целую бутылку перцовки марки «Выборова». Более того, Ольга, только что покинувшая каюту, отложив книгу о тяжкой участи комедиантов на протяжении множества столетий, сочла Диву единственным трезвым человеком во всей собравшейся компании, единственной обладательницей ясного ума во всем этом салоне, где и мужчины, поглощенные игрой, и женщины, поглощенные выпивкой, представляли собой удручающее зрелище.
– Нет-нет, мне, пожалуйста, только лимонный сок, – проговорила Ольга, обращаясь к светловолосому бармену, усердствовавшему изо всех сил, после чего бросила снисходительный взгляд – подчеркнуто снисходительный – в направлении Клариссы и Эдмы, пыхтевших над явно не поддающимся расчленению словом, которое начал складывать развеселившийся Чарли.
– Боюсь оказаться не на высоте, – заявила Ольга с напускной грустью, обращаясь к Дориаччи.
– Я тоже, – невозмутимо ответила Дива.
Щеки ее порозовели значительно сильнее обычного, огромные мрачные глаза были полуприкрыты. Ольга же, введенная в заблуждение подобным спокойствием, стала далее развивать свою мысль:
– Я думаю, что ни вы, ни я не способны поддаваться иному виду опьянения, кроме опьянения подмостками. – И, улыбнувшись, она продолжала: – Само собой, я не смею сравнивать нас, мадам, но я хочу сказать, что и вы, и я должны выходить на ярко освещенное пространство, где оказываемся на виду и где от нас требуется показать, на что мы способны… Я сравниваю нас только в этом смысле…
Ольга выдавала весь этот вздор под маркой юной наивности, преданного обожания. Она чувствовала, как у нее под воздействием разыгрываемого ею детского восхищения розовеют щеки, сияют глаза… Дива и бровью не повела, но Ольга была уверена, что та ее внимательно слушает. Ольге казалось, что Дива жадно внимает трогательным откровениям, произносимым столь юным, искренним голоском, и невозмутимость собеседницы убеждала Ольгу в этом гораздо больше, чем какой бы то ни было ответ. Она была убеждена, что правильно поняла характер Дориаччи: молчанием она маскировала волнение, как это и подобало истинной гранд-даме. Ольга чувствовала, что она в ударе: у нее прямо-таки дух перехватывало от собственного смирения, недаром она сыграла в прошлом году три главные роли, пусть даже в рядовых фильмах; кроме того, критика расточала ей дифирамбы по поводу ее игры в «Кафе-театре» в сезоне 1979 года.