– Но ведь это же бессмысленно!.. – воскликнула Эдма фальцетом, так что сама удивилась и не договорила.
– Вот-вот, это же бессмысленно!.. – героически поддержала ее Ольга. – Это невероятно… А вы уверены? – задала она идиотский вопрос, и под ответным взглядом Дориаччи ей захотелось спрятаться в своем свитере и физически исчезнуть с палубы.
Над палубой нависла тишина, тишина, которую не могло нарушить даже урчание в животе у отдельных пассажиров, тишина, которая нависла, казалось, навсегда, но тут Элледок, поднявшись, дважды прокашлялся, чтобы прочистить голос, на лице его при этом изобразились суровость и непреклонность полномочного посла, а сам его облик и хриплые раскаты в глотке вызывали трепет.
– Я очень извиняюсь, – проговорил он, подчеркивая местоимением «я», возвратной формой глагола и наречием «очень» всю серьезность ситуации, – я очень извиняюсь, но программа изменениям не подлежит.
– Прошу прощения?
Дориаччи сделала вид, что ищет взглядом то некое отталкивающее животное, вроде змеи или быка, и не находит никого, к кому следовало бы прислушиваться; но Элледока это не остановило. Он откинул голову назад и тут начал, в качестве доказательства, зачитывать своим твердым и звучным голосом соответствующие разделы программы, при этом активно жестикулируя.
– Портофино – дары моря, запеченные в тесте, – говядина на ребрышках – мороженое – Скарлати – Верди; Капри – суфле по-бранденбургски – турнедо Россини – полено – Штраус – Шуман… – Называя фамилию каждого из композиторов, капитан наводил перст указующий на каждого из соответствующих виртуозов… – Картахена – черная икра – эскалоп…
– А, да замолчите вы бога ради! – все себя воскликнула Эдма. – Замолчите же, капитан!.. Не всем же охота быть такими же дурнями, такими же… такими же…
И она принялась хлопать ресницами, пожимать плечами, заламывать руки, воздевать ладони в воздух и, казалось, уже готова была ударить капитана, как он вдруг решительно опустил руку на ее худое плечо, и под ее тяжестью Эдма буквально вдавилась в свое кресло-качалку, издав при этом вопль возмущения. Сидевшие рядом мужчины вскочили, причем Симон Бежар был среди них самым возмущенным, а Арман Боте-Лебреш – самым спокойным. Но и это даже на миг не сбило с толку капитана.
– Картахена – икра – эскалоп по-итальянски – шоколадная бомба с мороженым – Бах и Шуберт, – победно подытожил он.
И, по-прежнему не обращая внимания на разъяренных мужчин и потрясенных женщин, продолжал:
– Обязательный регламент следует уважать. В технической карточке для Картахены «Лунный свет» не записан. А наличествуют Бах, Шуберт. Точка, – заключил он. – Неисполнение унифицированного договора…
Но тут капитан смолк, ибо Фушия, до того запертая в каюте вместе со своей ивовой корзинкой-постелью, каучуковыми косточками и ежедневной порцией паштета, каким-то чудом вырвалась на свободу и пронеслась по палубе, причем из-за всеобщего галдежа никто не услышал ее устрашающего рычания, проскочив мимо нескольких пар ног, неосторожно опущенных на палубу, и, бросив подслеповатый взгляд на перепуганных пассажиров, непонятно почему бросилась в двери бара, за которыми и скрылась. Несчастные вздохнули с облегчением, но это облегчение через минуту сменил стыд; а Дориаччи поднялась и обратилась к находившимся рядом четверым мужчинам:
– Когда человек неспособен одновременно заниматься любовью и слушать музыку, ему нечего принимать участие в музыкальных круизах подобного рода. В таких случаях люди садятся вдвоем на обычный корабль, что обходится им намного дешевле, либо отправляются в круиз в одиночку, беря с собой снотворное!.. Конечно, когда человек неспособен совмещать и то, и другое, – произнесла она с торжеством и презрением одновременно.
После этого демарша оскорбленная Дива величественно проследовала по маршруту Фушии, а Андреа даже не рискнул ее сопровождать.
– Абсурд! Решение абсурдное! Беспокоиться излишне. Вина лежит на этих мерзопакостниках-артистах. В компании «Поттэн» на этот счет все очень строго. Двадцать семь лет круизов. Десять круизов музыкальных. Никогда ни с чем подобным не сталкивался и т. д.
Капитан Элледок, вне себя от негодования, зигзагами перемещался от одного пассажира к другому.
– Можно сказать, он как перегретый паровоз, – вполголоса сказал Жюльен Клариссе, – который выпускает пар собственного идиотизма.
– Как паровоз, это верно, – ответила та и рассмеялась, потому что Элледок внезапно затормозил подле Эдмы, которая с заговорщическим видом протянула ему пачку сигарет.
– Ну давайте… Давайте, дорогой капитан, это единственный способ вас удержать…
И, повернувшись к Клариссе, она продолжала, подмигивая:
– Как вам известно, это единственный грешок капитана: он не пьет, не ухаживает за дамами, он только курит… Это его единственный недостаток, который и пребудет с ним до самой смерти. Я говорю ему об этом и не устаю об этом напоминать уже пять лет… Я буквально убиваюсь, до бесконечности обращая на это его внимание…
– В бога душу, в бога душу, в бога душу! Я не курю уже целых три года! – прорычал побагровевший Элледок. – Спросите у Чарли, у горничных, у метрдотелей, поваров на нашем судне… Я больше не курю!
– Я никогда не расспрашиваю персонал по поводу привычек моих друзей, – заявила Эдма не без некоторой доли высокомерия, отвернулась от капитана и подошла к другой группе пассажиров, оживленно беседовавших о музыке.
– Какая идиотская история! – вещала Ольга. – Просто-напросто уму непостижимая…
– Вас это задевает? – спросила Эдма.
– Как же это может не задеть? – отвечала Ольга, исходя желчью. – Я интересуюсь музыкой лишь несколько лет…
– И полагаетесь на свою музыкальную память. Ведь именно это вы имеете в виду? А это совсем другое дело.
– Что вы этим хотите сказать? – тут же отреагировала Ольга.
– Человек может дожить до восьмидесяти или даже до ста лет и не научиться слушать музыку. Обратите внимание, не «слышать», а «слушать».
– Да, это скорее история о глухих, а не о тупых! – с широкой улыбкой на лице вступил в разговор Чарли. – Сейчас я понимаю, что вещь, которую она нам вчера спела по-немецки, был именно «Лунный свет».
– Я так и знал, что это мне напоминает что-то знакомое, – простодушно заявил Симон.
– Ну разумеется, «Лунный свет»! Конечно же, вы его узнали! Вы, должно быть, до предела были собой довольны… – внезапно выпалил Эрик Летюийе. – Какая жалость, что они сказали об этом раньше вас!
Эта грубая выходка была встречена гробовым молчанием, настолько все были потрясены, а Симон с раскрытым ртом стал приподниматься медленно и неуверенно, так что Эдма, не веря своим глазам, зато полная сочувствия, подала ему для успокоения уже зажженную сигарету, но все оказалось напрасно.
– Послушайте, вы, вам что – моча в голову ударила? По морде захотелось или что? – произнес Симон тихо, «но вполне отчетливо», как отметила Эдма, возбужденная назревающим скандалом.