– Хорошая штука… Мило… – пробормотал Элледок под видом комментария, как только очутился в каюте Жюльена перед снежным пейзажем.
– Вам нравится? – спросил Жюльен Пейра, глядя куда-то в сторону, однако с приветливой улыбкой на лице.
Элледок вновь пробормотал: «Хорошая штука… Хорошая штука…», правда, на сей раз с раздражением. Он все еще не решался приступить к делу. Своего рода мужская стыдливость удерживала его от того, чтобы требовать у взрослого человека, у мужчины моложе его максимум на пятнадцать лет, обещание не молотить кулаками другого типа того же возраста (как будто эти двое были мальчишками из одной школы, а он – главным надзирателем). Элледок тщательно высморкался и, изучив собственный платок, сложил его и убрал в карман, к величайшему облегчению Жюльена.
– Вы и этот тип из «Форума»… – начал Элледок, – нелегко пришлось, верно?.. Раз-два… – продолжал капитан и с силой ударил себя кулаком по руке, чтобы проиллюстрировать и прояснить свои рассуждения.
– Да, – проговорил заинтригованный Жюльен, – да, действительно. Сожалею, командир.
– Но скоро начнете все сначала? – сухо осведомился Элледок.
Жюльен рассмеялся.
– Я не строю планов на будущее, – проговорил он. – И потому не могу ничего вам гарантировать… Вас это устраивает?.. Это ведь неплохо – подраться по-настоящему, не так ли? – вдруг заявил он с довольным видом, и глаза у него засверкали.
Тут Элледок задался вопросом, а не лучше ли было бы обойти эту тему, коль скоро его собеседнику она явно доставляет удовольствие.
– На этом судне драки запрещены, – строгим голосом произнес капитан. – В следующий раз вы оба пойдете под арест.
– Под арест? – Тут Жюльен безудержно расхохотался. – Под арест?.. Это за такую цену?.. Командир, вы не посмеете отдать под арест людей, потративших девять миллионов на один восьмидневный круиз под открытым небом… Или лучше отправьте туда заодно и Ганса-Гельмута Кройце с его фортепиано! Нашего дорогого Ганса-Гельмута Кройце с его партитурами, если, конечно, вы не желаете, чтобы мы потребовали возврата денег… Это было бы очень мило: музыка, узники в цепях и т. д.
И капитан вынужден был ретироваться, так и не получив никаких заверений со стороны этого сумасброда! Однако гораздо более успешным оказался разговор с другим обормотом, который вопреки ожиданиям целиком и полностью согласился с капитаном Элледоком – к величайшему его удивлению. Эрик Летюийе выказал не просто готовность пойти на мировую, но и пообещал пожать руку, как мужчина мужчине, своему бывшему противнику. Не обращая внимания на граничащее со страхом недоумение, написанное на лице экс-клоунессы, ставшей свидетелем разговора, Элледок тотчас же доложил об этом предложении первому из противников, который, как показалось капитану, тоже удивился, но последовал за капитаном в каюту мира, где он и был заключен. Там Элледок их оставил, будучи в восторге от самого себя. Он был, однако, немало удивлен, что отчет о переговорах, сделанный им Чарли и Эдме Боте-Лебреш – естественно, в порядке светской болтовни, – не вызвал ни проявлений любопытства, ни взрыва энтузиазма, на которые, как казалось капитану, он вправе был рассчитывать. По правде говоря, этот мир вызвал у Эдмы сплошные подозрения и сплошные опасения.
Вместе со свежими фруктами, свежими продуктами, цветами для ваз и корреспонденцией на «Нарцисс» была занесена чума в виде газет. Точнее, одной конкретной газеты. Той самой, которую Ольга спрятала у себя в сумке, которую кто-то шутки ради выставил на информационном стенде компании «Поттэн» среди прочей периодики. Само собой, на эту газету наткнулся Арман, которого светские сплетни интересовали меньше всего и который долго держал газету у себя из-за финансового раздела. Он не понял с самого начала, не понял и позднее и вообще не понял, почему крошка Ольга с такой настойчивостью стала ходить за ним по пятам и жеманно просить совета по биржевым делам. В конце концов Арман развернул газеты. Как только перед глазами появился роковой снимок, последовали охи, ахи, вздохи, и, бросив украдкой изучающий взгляд из-под очков на молодую женщину, Арман поправил указательным пальцем галстук в клеточку и заявил:
– Вы великолепно выглядите на этом снимке, вы на самом деле очень фотогеничны.
– Да, – согласилась Ольга и пожала плечами. – Да и месье Летюийе вышел неплохо, – продолжала она небрежным тоном, а потом заявила: – Вы позволите? – после чего завладела газетой и исчезла.
Она зашла в каюту, закрыла за собой дверь на задвижку и, вся дрожа, уселась на свою постель. Ей казалось, что у нее в руках бомба. Она колебалась, разрываемая между опасениями, как поступит этот мерзавец, поняв, что попался, и неодолимым желанием увидеть его лицо, когда он ознакомится со статьей. Ознакомится с фотоснимками, ознакомится с текстом. Она повторяла в уме подписи под фотоматериалами, врезавшиеся в память после первого чтения. Так ни на что и не решившись, она отправилась за советом. Однако в этом уже было некое решение, ибо вместо того, чтобы проконсультироваться с Эдмой, которая, будучи настоящей светской дамой, отрицательно относилась к любому скандалу и посоветовала бы ей молчать, как и в первый раз, она отправилась искать Дориаччи, чье поведение во время этого круиза со всей очевидностью свидетельствовало о том, что у этой женщины была склонность к ярким эффектам. Но, к величайшему своему разочарованию, эта история не пробудила в Диве боевого инстинкта. Поначалу глаза у нее вспыхнули, словно фары, но быстро потускнели и такими и оставались до конца беседы.
– Так действовать нельзя, – заявила она Ольге и тряхнула газетой, развернутой специально для нее на нужной странице, а потом слегка помахала ею в воздухе, как дубинкой, подумала Ольга, ибо на нее это произвело сильное впечатление. – Нельзя потому, что тут могут возникнуть проблемы, вот так… Она боится, он, тот, другой, озлоблен. И речи быть не может о том, чтобы его вывести из себя, понятно? – продолжала Дориаччи, выражение лица которой вдруг изменилось, придав ей сходство с простой доброй итальянкой, храброй и умеющей проявлять сочувствие. – Вы же знаете, они любят друг друга по-настоящему.
– Кто «они»? – раздраженно спросила Ольга, забирая газету. – Ах да, Жюльен и Кларисса… Знаю, знаю… – продолжала она с насмешливой улыбкой, которая тотчас же привела Диву в бешенство.
– Знаете!.. Да что вы знаете? Как это так, вы знаете? Да вы не можете этого знать! На худой конец, вы можете поиграть в любовь, вот и все! И еще: то, что я вам говорю, – это самый крайний случай… Вы и понятия не имеете о благодарности, о настоящих чувствах. Вы себя уже считаете кинозвездой, и всю свою жизнь вы будете думать, что это очень важно, вот и все. А газетенку эту я оставлю у себя! – вскричала Дориаччи и резким движением вырвала эту дубинку из рук негодующей Ольги, которая замерла, разинув рот.
– Однако… однако… – бормотала она, побагровев, – однако…
– Никаких «однако»! – заявила Дориаччи и заперла за Ольгой дверь, после чего хлопнула в ладоши, словно говоря: «Сделано доброе дело».
Она, однако, радовалась бы гораздо меньше, если бы знала, что у Ольги в каюте хранятся еще пятнадцать экземпляров этого номера.