Головы охранника и водителя закрутились по сторонам, словно их хором посетила одна мысль: «Что происходит?» Отец что-то им кричал и, достав из кармана мобильник, пытался куда-то дозвониться. Мать схватила Клима и прижала к себе, ее руки судорожно нащупывали ремень безопасности и, наконец, щелкнул замок карабина – и в этот момент грузовик догнал лимузин, по касательной ударил ему в бок, смяв обшивку кузова и едва не вырвав одну из дверей. Изувеченная машина ушла вправо, наскочила на бордюр, взлетела и, пробив ограждение, соскочила с моста вниз.
Климу показалось, что автомобиль парил в полной тишине целую вечность и что его полет не закончится никогда. «Майбах» замер, словно подвешенный в воздухе на невидимых ниточках. Сердце мальчика сжалось. Потом давящую тишину будто прорвало – отчаянный вопль двигателя, какой-то скрежет и удар, сравнимый с разрывом снаряда. Откуда-то издалека донесся рев грузовика – точно зверь отрыгивал сытную пищу. И снова – гнетущий покой звуков, который разорвала трель звонка сотового телефона, выпавшего из безжизненной руки отца…
Клим стряхнул с себя страшные воспоминания – «Все это мертво, все позади, все в прошлом! Ничего не вернуть! Исчезло – и дело с концом!» – мысленно перекрестился и спросил у Проныры:
– Ты зачем пришел?
– Мне нужно разбудить Джека… Что с тобой? Твое лицо…
– Нужно чаще бывать среди живых, – ответил Клим. Но Проныра его не понял.
Клим вздохнул и окинул взглядом свою комнату – крошечную, без окон, что-то вроде просторной кладовки, заваленную книгами, всем тем, что уцелело от бумажного сора времени. Воздух здесь был душный и неподвижный, но именно эта близость стен и знаний вселяла в парня бодрящее чувство безопасности и уединения. Он не любил покидать свое убежище, так как все, что было извне, только здесь казалось ему далеким и безобидным.
Мама… Она часто говорила с Климом едва слышным шепотом, когда гладила его по голове, и беспредельная невыразимая радость была в ее улыбке. И когда его отрезало от всего, что было ему дорого, Клим будто лишился ключа к окружающему миру.
«Больше я ее не увижу. Никогда…»
Да, он помнил, слишком хорошо помнил все, чтобы перечеркнуть крест-накрест.
Сон Джека прервал рык собаки и последовавший за ним короткий, осторожный стук в дверь. Он приоткрыл глаза, посмотрел в окно, на фоне которого круглой тенью виднелся глобус и спартанский строй пивных бутылок на столе. На улице все еще царила темнота. Ветер снаружи выл, кашлял и визжал, но в комнате было относительно тепло и безопасно. Изюминка сна – обнаженная Цирцея – улетучилась.
Джек перевел взгляд на пса – тот занял оборону у входа и навострил уши.
Под дверью виднелась полоска света от фонарика.
Стук повторился.
Снова раздалось низкое, горловое рычание ротвейлера.
– Румб, ко мне, – поморщившись, тихо произнес Джек, а для тех, кто находился за дверью, добавил громче: – Кому там приспичило?
Румб глухо рыкнул и подошел к Джеку, продолжая коситься то на дверь, то на хозяина.
– Джек, это я, – послышался голос Клима, робко дрогнувший. – Со мной Проныра. Придержи Румба.
– Чего вам надо?
– Есть одна тема. По пустяку мы бы тебя не тревожили, – тут же отозвался Проныра и на всякий случай глупо поинтересовался: – Ты ничем не занят?
– Нет. – Джек разминал пальцами затекшую шею. – Просто стою на голове и гоняю шкурку, ожидая твоего «тук-тук-тук». Слов нет – одни буквы, как я тебе рад, Проныра.
За дверью раздался смешок Клима.
– Заходите. – Джек протер глаза, набрал полные легкие воздуха и, громко выдохнув, поднялся с дивана. – Румб, сидеть!
Пес послушно выполнил команду.
Разбудить дело не хитрое, решил Джек, но если они сделали это без веской причины, пустив мой чудесный сон коту под хвост, и решили мне поморочить голову пустяком, то получат по-полной. Он подошел к столу, вытряхнул из помятой пачки сигарету, прикурил от спички и зажег лампу.
В комнату вошли Проныра и Клим, тут же отыскав взглядом собаку. Румб не сводил с них глаз, порыкивая. И они замерли, как два вымуштрованных телефонных столба.
– Извини, Джек, что потревожили, – начал Клим, его очки в стальной оправе сверкнули в свете лампы. И толкнул приятеля локтем в бок. – Проныра кое-что хочет тебе сказать.
Джек выдержал паузу, выпустил изо рта струю табачного дыма.
– Ничего, – недовольно буркнул он. – Считайте, что я не с той ноги встал и вы тому виной. Говори, Проныра, раз уж невтерпеж подождать до утра.
Тот вышел вперед и все быстро растолковал, спеша объяснить суть их визита, пока дело не приняло дурной оборот. Джек был явно не в настроении, но слушал его, не перебивая.
– Понятно, понятно, – повторял Джек и кивал, приняв вид человека, у которого хватает шариков в голове для того, чтобы держать дальнейший ход своих мыслей про себя. Когда Проныра закончил словами «вот такой у нас расклад», Джек подошел к окну и с минуту внимательно разглядывал то, что там происходило.
Буря взрезала горло небу, и, озаряя его, с грохотом скрещивались мечи молний.
Главарь шайки докурил сигарету до крохотного остатка, растер пальцами светящийся пепел и бросил окурок в кофейную банку, на которой был нарисован бородатый турок.
Джек отошел от окна и в нескольких, довольно грубых словах обрисовал создавшееся положение и выход из него.
– И что будем делать? – с непонятным чувством облегчения произнес Проныра.
– Трудно сказать, – ответил Джек и заметил, что ему захотелось облизать губы. Новость тревожила его. – Будем искать наших товарищей.
– А буря? – вставил вопрос Клим.
– А что – буря… – Взгляд Джека естественным образом пропутешествовал к окну: анализировать погоду было не нужно, там намечался целый ураган. – В первый раз, что ли… Пройдемся, кровь разгоним, а заодно, может, и амфибию завалим. Румбу мясо и кости организуем, а то ему уже жрать нечего. Давненько уже сафари на пришельцев не устраивали. Нужно разыскать Тихоню, он в тумане ориентируется лучше любой собаки…
* * *
Тихоню – тощего недомерка с крысиным лицом – обнаружили в туалете номера «люкс», носившего следы былой роскошной отделки, но загаженного до предела. Там воняло прокисшей мочой и каким-то не менее противным, прогорклым запахом, сочившимся отовсюду почти видимыми миазмами. Парень сидел возле писсуара, подпирая спиной грязную, вздутую кафельную стену, готовую вот-вот на него обвалиться. Рот раззявлен, на подбородке застыла слюна. Кожа нездорового белого цвета, губы синюшные, под глазами – глубокие тени.
С первого взгляда становилось ясно, что мысли в его голове застопорились, как арматура, закрепленная намертво цементом, и лишь подсознание обдирало кожу о занозы наркотических видений. Глаза Тихони, ненормально большие, как блюдца, были холодными и опустошенными, начисто лишены какого-либо налета реального восприятия окружающего мира. Стеклянные глаза куклы.