Лунин для виду соглашался, но внутренне почему-то не верил.
Растов так разошелся, что поднял с земли прутик и принялся рисовать им в желто-серой пыли диспозицию.
— Вот смотри: мы — здесь! (Прутик прочертил овал.) Клоны тут. (Извилистая линия.) Господствующая высота — Дахма-фаруд. Она же отметка двести восемь…
Растов нарисовал кружок, поставил в нем точку и небрежно набросал цифры: 208.
— Что такое этот ваш «фаруд», товарищ майор?
— Это, Лунин, холм с погребальными башнями. Башни называются дахмы.
— Это на которые клоны трупы кладут, чтобы их птицы клевали, да?
— Да.
— Это у них священные места?
— Священные — нет. Но выделенные — да. Холмы с дахмами — это не как наши кладбища. Туда с крашеными яичками на Красную горку не ходят. Эти места считаются грязными и скверными… В общем, бить мы будем сюда, именно сюда, в Дахма-фаруд.
С этими словами Растов породил прутиком энергичную стрелку, оседланную ромбом — знаком танкового удара.
— Но почему, товарищ майор? Неужели эту высоту нельзя обойти? — Лунин сделал скорбное лицо.
— Ну, во-первых, у подножия этой высоты проходит самая приличная дорога на Гель. (Две параллельные линии сбоку от цифр 208 обозначили автостраду А-1.) А во-вторых, Дахма-фаруд — командная высота. С нее столица планеты просматривается как на ладони. Захватим высоту — и дальше пойдем уже лавиной, неостановимо.
Слово «неостановимо» Растов подкрепил шикарной жирной стрелой, протянувшейся от Дахма-фаруда в абстрактные оперативные дали.
— Ваши слова да богу в уши, — кисло сказал Лунин. — Но неужели мы сегодня, в двадцать седьмом веке, не можем обойтись без всяких там командных высот? Есть же флуггеры, корабли на орбите… Дикость какая-то!
Растов посмотрел на заместителя, как на расшалившегося ребенка — этот взгляд он до совершенства отрепетировал в Мончегорске, на тренерской работе.
— Это у нас сейчас господство в воздухе и космосе. А завтра улетит «Бисмарк» на главное операционное направление войны, и сможем мы рассчитывать только на свои силы… На старые добрые стволы и гусеницы.
— Ну да, да, рожденные ползать… — вздохнул Лунин.
Растов оказался прав в главном: завалив высоту Дахма-фаруд тысячами снарядов и сотнями тонн бомб, главные силы десанта нанесли по ней увесистый удар.
Однако относительно 12-го тяжелотанкового Растов ошибся.
Сосредоточением полка командование лишь имитировало его участие во фронтальном ударе на Дахма-фаруд. Но в действительности бросать в бой драгоценную боевую часть не стало.
Весь день танкисты изнывали у своих машин, вслушиваясь в тревожные громы далекого боя.
Растов несколько раз выезжал на своей К-20 на рекогносцировку, поднимал телескопическую штангу с наблюдательной платформой, облизывал жадным до новостей взглядом далекие очертания погребальных башен.
Их было четыре, и они казались заколдованными. Сколько смертоносной материи взорвалось на высоте за день. А им хоть бы хны!
Словно сама Смерть приняла форму этих башен и стояла, поглядывая на войну взором единственной здешней триумфаторши…
Не утихало ни на минуту и яростное воздушное сражение.
«Пираньи» ходили штурмовать вражеские позиции над бокажами, прикрытые сверху «Хагенами» и «Горынычами».
За ними охотились клонские вертолеты-истребители «Рамси».
Выскакивали в крутом вираже из-за Дахма-фаруда истребители «Абзу». Они засыпали друджвантов ракетами и уходили на бреющем в празднично искрящих фейерверках ловушек.
Два раза Растов вызывал комбата. Допытывался, не пришел ли приказ на выдвижение.
— Веришь, Костя, сам не понимаю! — кричал Зуев в ответ. — Как по мне, ввести бы нас в дело, и еще до заката взяли бы мы это благоверное кладбище! Накидали всем звездюлей в коробочки! И уже вечером были бы в репортаже на Первом. Дескать, славные танкисты энской части на эмской планете развели педали пехлеванам и шлют привет трудящимся России и всего мира…
— А что, правда может быть такой репортаж?
— Ну, в общем, да. Может, кто-то захочет папу твоего порадовать. Мол, сын служит как надо, не сачкует…
Растов принужденно усмехнулся. Он традиционно терпеть не мог, когда в разговоре поминают его отца. Хотя и понимал, что вообще не вспоминать о человеке, портрет которого на передовицах половины газет, — это выше человеческих возможностей…
Наступление захлебнулось.
Слишком плотные минные поля.
Слишком густая сеть бокажей.
Чересчур точный огонь врага.
Какие бы причины ни легли на стол контр-адмирала Кораблева в итоговом донесении с плацдарма, печальный итог было не переиначить: на высоте по-прежнему сидели клоны, ее обратные скаты по-прежнему были утыканы минометными батареями, автострада на Гель по-прежнему оставалась закрытой.
Даже самые восторженные офицеры пришли к выводу, что командование крепко просчиталось, недооценило крепость обороны противника и численность его частей.
Другой вопрос: как могло так получиться? Разведка ошиблась? Недоработала? Слопала дезу? Или дала точные данные, а отцы-командиры при планировании чересчур оптимистично отнеслись к наступательным возможностям собственных полков?
Когда село местное солнце, ослепительно-белая звезда Кай Тир, через расположение первой роты к медсанбату потянулись с передовой грузовики с ранеными.
Водители автоколонны настолько вымотались за день, что засыпали прямо за рулем. Один бронегрузовик с приплюснутой мордой не заметил ограждающей ленты и, едва не перевернувшись, приехал прямо в воронку.
Своим ходом сдать назад он уже не мог. Растов, который искал хоть какого-то реального дела, поехал вытаскивать его лично, на своей командирской К-20.
Из перекошенного грузовика выскочил медперсонал — двое мужчин и одна женщина.
Они выгрузили двух носилочных раненых, облепленных датчиками. Обоих требовалось срочно оперировать.
Поэтому свой К-20 Растову пришлось занять медикам для транспортировки раненых в тыл. Ну а чтобы вытащить грузовик, был подогнан «Протазан» — благо самоходная зенитка была смонтирована на шасси все того же Т-14 и тяговое усилие имела зверское.
Пока то да се, Растов караулил оставшихся без присмотра легких раненых.
— Меня Федором зовут, — сказал один из них, с загипсованной правой ногой и правой же рукой. Судя по комбинезону, был он танкистом.
— Приятно познакомиться, — растерянно сказал Растов. — На «тэ десятом» воюешь?
— Воевал. Теперь уже нескоро… Сказали, переломы такие, что месяца на два…
— А мы на самой вершине сегодня были! — неожиданно громко выкрикнул его товарищ, с перевязанной головой, в его глазах Растов приметил голубые огоньки безумия. — На самой-самой вершине! На вот столечко от неба! Представляешь, майор?