– Ольга, – спокойно ответила она.
– Ольга, я могу вас попросить об одном одолжении? Только вас.
– Смотря о каком.
Бурмистров вцепился руками в стол, словно готовясь опрокинуть его.
– Вы можете поесть для меня? Здесь. Сейчас.
– Как это – для вас?
– Ну, чтобы я посмотрел. Просто посмотрел.
Ольга переглянулась с Володей.
«Начался дурдом», – подумал Володя и решительно вздохнул.
– Знаете, мы вообще-то пришли сюда с конкретной…
– Я понимаю, понимаю, понимаю! – сморщился Бурмистров. – Я совсем не хочу вам мешать, но мне больше ничего не нужно, кроме как посмотреть, мне вообще больше ничего не нужно! У меня нет ни семьи, ни близких, а сейчас и друзей даже не осталось, нет ни кола, ни двора, но вот это, – он как-то по-собачьи показал губами на тарелку, – только это и осталось.
– Что – еда? – спросила Витка.
– Да нет, нет, нет! – затряс он головой. – Не еда! А чтобы видеть, как ест хороший человек. Видеть, как ест Ольга. Да. И вот, сразу, чтобы не было никаких вопросов… – Он достал портмоне, вытащил двадцатипятирублевку и положил на стол.
«Приехали! – Витка прикрыла рот рукой, чтобы не рассмеяться. – Мама дорогая, ведь будем в Москве рассказывать – никто не поверит…»
«Он точно болен», – смотрела на синюю купюру Оля.
«Чушь какая», – усмехнулся Володя.
– Я пойду в купе, – встала Оля.
Бурмистров передернулся, как от электрического разряда.
– Ольга, умоляю, прошу вас, только не уходите!
– Спасибо, я уже сыта. – Ольга стала протискиваться между столом и Володей.
– Умоляю! Умоляю! – громко выкрикнул Бурмистров.
С соседних столов обернулись.
– Погоди. – Володя взял ее за руку. – Это интересно.
– Очень! – фыркнула она.
– Поверьте, Ольга, мне этой минуты хватит на целый год! – забормотал Бурмистров, совсем приникая к столу и снизу заглядывая ей в глаза. – Вы… вы удивительно едите… просто божественно… это так, это так… вот здесь у меня… – он прижал руки к впалой груди, – здесь это… просто как волна, такая сильная, что… что и не вижу ничего…
Голос его задрожал.
«Жалкий. Но сумасшедший», – покосилась Оля.
Помолчали под перестук колес.
– Ну, а что? – заговорил Володя. – Что такого, что человек хочет посмотреть, как ты ешь?
– Я не люблю, когда в рот заглядывают. И вообще… – она посмотрела в окно, – не люблю помешанных.
– Ольга, я не псих, поверьте! – затряс руками Бурмистров. – Я совершенно нормальный советский человек.
– Оно и видно! – усмехнулась она.
– А может, я для вас поем? – Витка глянула на колеблющуюся от сквозняка двадцатирублевку.
– Вы… извините, как ваше имя?
– Вита.
– Вита… Виточка, понимаете, я испытываю это только с определенными людьми, вы только не обижайтесь!
– Я редко обижаюсь. На меня – чаще. – Вита поправила черные очки. – Оль, да съешь ты это мясо, доставь дяденьке удовольствие.
– Умоляю, Ольга, всего несколько минут! И такое счастье для меня! Это же… это… не знаю… – Голос Бурмистрова снова задрожал.
«Сейчас разревется еще, – брезгливо покосилась она на оглядывающихся пассажиров. – Надо же, подсадили его именно к нам, по закону подлости, нет чтоб вон к тем двум толстухам…»
– Хорошо, я доем. – Она села на свое место, не гладя на Бурмистрова. – Только деньги уберите.
– О, умоляю вас, Ольга! – прижал тот руки к груди. – Не обижайте меня. Я не ценю и не считаю денег, но я очень хочу, чтобы вы их взяли, именно вы, именно вы!
– Считайте, что она их взяла, – потянулся Володя к купюре, но Бурмистров предостерегающе накрыл бумажку ладонями, словно свечу от ветра.
– Нет, нет, нет! Я умоляю взять только Ольгу, одну только Ольгу! Взять от чистого сердца, взять просто… как обыкновенную… как это… как ничего!
– Возьми, Оль, – кивнула Витка. – Не расстраивай человека.
– Ольга, возьмите, умоляю!
– Возьми, возьми… – поморщился Володя.
Ольга, поколебавшись еще минуту, взяла деньги и убрала в карман своих брюк цвета морской волны.
– Спасибо, огромное вам спасибо! – затряс плешивой головой Бурмистров.
Ольга хмуро взяла вилку и нож и занесла их над мясом так, словно в тарелке лежал кусок железа.
Вагон сильно качнуло.
Ольга сглотнула, воткнула вилку в мясо и решительно отрезала.
– Только не спешите, умоляю вас, не спешите… – прошептал Бурмистров.
Володя налил ей пива. Оля поднесла вилку с кусочком мяса к губам, сняла мясо зубами и стала медленно жевать, глядя в тарелку.
Жилистое смуглое тело Бурмистрова словно окаменело; вцепившись руками в край стола, он смотрел на Ольгин рот; мутные глаза его выкатились и остекленели, словно ему вкололи большую дозу неизвестного наркотика.
– И это нэ… – пролепетали его посеревшие губы. – И это нэ…
Витка и Володя во все глаза смотрели на него.
«Чувачок балдеет, а?! Убиться веником…»
«Пиздец всему. Просто пиздец…»
Оля ела, дав себе жесткий приказ ни разу не взглянуть на Бурмистрова. Сначала это получалось, и она даже не особенно спешила, накалывая вилкой палочки картошки и подгребая зеленый горошек. Но бормотание Бурмистрова становилось все настойчивей; из его груди что-то рвалось через рот со сжатыми зубами, плечи вздрагивали, голова мелко дрожала.
– Это нэ! И это нэ-э-э! И это нэ-э-э!
«Не смотри!» – снова приказала себе Оля, накалывая очередной кусок мяса, отрезая и макая в загустевший желток остывшего яйца.
Бурмистров причитал и трясся все сильнее, в острых углах губ его проступила пена.
– И это нэ-э-э! Это нэ-э-э! И это нэ-э-э-э!
Не выдержав, Оля глянула. Ее передернуло от остекленевших глаз, она поперхнулась, тут же вспомнив картину Репина «Иван Грозный убивает своего сына». Володя протянул стакан с пивом.
«Не смотри же, дура!» – зло сказала она про себя, отпивая из стакана.
Сквозь желтое пиво голубая рубашка Бурмистрова была цвета водорослей.
– И это нэ-э-э! Это нэ-э-э!
Оля почувствовала, что ее сейчас вырвет.
«Думай про море!» – приказала она себе и вспомнила, как они с Володей заплыли ночью на платформу и долго занимались там любовью на теплом, не успевшем остыть железном полу. Витка осталась тогда на берегу и с двумя местными парнями пекла на костре мидии. Володя поставил Олю на колени, вошел в нее сзади; Оля прижалась щекой к гладкому железному полу, слушая, как бьет по платформе несильная волна…