На стенах висели две картины – «Воздушный парад в Тушино» Дейнеки и «Первая экспедиция на Сатурн» Соколова.
Белые шелковые шторы были подняты.
Вошла секретарша с чашкой кофе на подносе. И сразу же за ней ввалился толстый бритоголовый Гвишиани в черных широченных брюках, черной рубашке и желто-синем галстуке.
– Антон, я прочел. – Он положил на стол кожаную папку.
– Ну? – не отрываясь от чтения, дожевывал Колбин.
– Не знаю! – Гвишиани вскинул мясистые руки с золотым перстнем и хризолитовыми запонками, шлепнул себя по бедрам и прошаркал к окну.
– Чего ты не знаешь? – Колбин кинул бумаги на стол, взял чашку, отхлебнул.
Секретарша унесла тарелку и пустой стакан.
– Австрийцы приедут уже через неделю. Это раз, – заговорил Гвишиани, загибая пальцы и раздраженно глядя в окно. – Сборка нэ готова – это два. Баренбойм все навалил, бладь, на нас с Арнольдом, а сам засел в Вене – три!
– А четыре? – Колбин открыл портсигар, вынул тонкую сигарку, закурил.
– Антон, что я покажу австрийцам? – повернулся Гвишиани. – Мою валасатую, бладь, жопу?
– Отвезешь их во Внуково. Покажешь два пустых ангара. Жопу тоже можешь показать.
– Спасибо, дорогой…
– У нас пролонгация до шестого ноября, чего ты дергаешься? Свозим их в «Царскую охоту». Потом к Илонке.
– Пралангация! – Гвишиани покрутил в воздухе кистью правой руки. – Пралангация… Баренбойм нас откровенно кидает, а ты – пралангация!
– Прорвемся, Отар. – Колбин откинулся на спинку кресла, потянулся. – Скажи, что там за лажа с альбомом? Я уехал – конь не валялся, приехал – то же самое.
– Да напечатают они, нэ волнуйся… – сразу устало обмяк Гвишиани и тяжело двинулся к столу. – Она девятого в типографию сдает, а они быстро сделают.
– У тебя с ней милые отношения сложились, – ухмыльнулся Колбин, качаясь в кресле. – Как у папы с дочкой.
Гвишиани шлепнул себя по ляжкам, облокотился на стол.
– Вот, бладь, загадка! До сих пор нэ пойму, как Баренбойм мог прогнуть меня с этой бабой! Я Свэтку уволил! Свэтку! Помнишь, как она крутилась? А эта? Возьми, возьми! Классная баба! Пидэр, бладь! Как он меня прогнул, а?
– Ну, тебя прогнуть не сложно, – раскачивался Колбин, дымя. – Только, если к юбилею не будет альбома, я тебя женю на ней.
– Да будет, Антон, будет. Все будет. Я из этой блади душу вытрясу.
Белая дверь приотворилась, показалось лицо секретарши.
– Отар Георгич, тут с вертолетного приехали. Мамченко.
– Ааа… – тяжело оттолкнулся от стола Гвишиани.
– Скажи ему, чтоб к октябрю, – перестал качаться Колбин. – Иначе – хуй на рыло. И чтоб всю партию сразу.
– Всю, бладь, а как же… – Гвишиани вышел.
Колбин снял трубку телефона:
– Рита, Перлина ко мне.
Через пару минут в кабинет вошел стройный узкоплечий Перлин.
– Борис, – спросил Колбин, не глядя на вошедшего, – я не понимаю. Мы с Раменским подписали договор или нет?
– Конечно, подписали, Антон Вадимыч, – поднял красивые брови Перлин.
– А почему каркасы зависли?
Перлин быстро поправил очки.
– Антон Вадимыч, нам Воловец откровенно гадит. Нам, и главное – Сергею Ильичу.
– Сергей Ильич меня не колышет. – Колбин взял четки, стал перебирать. – Почему каркасы зависли?
Перлин бодро вдохнул, готовясь высказаться, но позвонил мобильный.
Антон взял, приложил к уху:
– Колбин.
– Восемь, двенадцать, – откликнулся мужской голос.
Колбин стремительно побледнел. И положил мобильный на стол.
– Они же, Антон Вадимыч, сварили сразу после предоплаты, а с обтяжкой запросили еще двадцать, – заговорил Перлин. – Я к Воловцу трижды ездил, Миша свидетель, а он затерся с «Жуковским», там партия на два лимона, понятное дело, чего им «Леонардо». Короче, взяли мы с Мишей платежку и распечатку, поехали второго прямо с утра, вхожу я к нему, а у него уже рыло это сидит. Но я совершенно спокойно говорю: Афанасий Ильич, мы с вами один институт кончали, так что давайте не будем играть в эти…
Колбин поднял руку.
Перлин замолчал.
Бледный Колбин смотрел на хакониву, перебирая четки. Перлин непонимающе уставился на него. Колбин приподнялся с кресла, прошелся по кабинету, сжал кулаки и шумно ритмично выдохнул. Открыл узкий шкаф, надел пиджак, взял мобильный и вышел из кабинета.
Сидящая за компьютером секретарша покосилась на него.
Колбин прошел через холл, спустился по лестнице. В большой прихожей трое охранников и шофер смотрели телевизор с выключенным звуком. Завидя приближающегося Колбина, они встали.
– Ключи. – Колбин согнул и сунул в рот пластину жвачки.
Шофер достал ключи от машины, протянул Колбину.
– А завтра как, Антон Вадимович?
– К десяти в офис. – Колбин вышел в открытую охранником дверь и оказался во дворе.
Здесь стояло пыльное московское лето.
Колбин открыл свой серебристо-серый трехсотый «мерседес», сел, завел, объехал помятый джип Гвишиани, вырулил на Пречистенку и понесся к Садовому кольцу. Пробок не было, и минут через десять «мерседес» припарковался на Смоленской площади возле универмага. Колбин вылез, прошел к подземному переходу и спустился по нечистым ступеням.
Поспелов сидел в переходе у кафельной стены, подложив под себя кусок картона. На нем была его неизменная чудовищно замызганная поролоновая куртка, рваные шерстяные штаны и стоптанные зимние сапоги. Рядом на бетонном полу лежала солдатская шапка-ушанка с горстью монет. Грязными руками Поспелов сжимал небольшую гармошку, пиликающую нестройную мелодию.
– «Голубой вагон бежит, качается, скорый поезд набирает ход, ох, как жаль, что этот день кончается, лучше б он тянулся целый год…» – сипло пел Поспелов. Мутные глаза его были полуприкрыты, щетинистое лицо ничего не выражало.
Колбин подошел к нему.
Поспелов допел песню до конца и взглянул на Колбина.
Колбин повернулся и пошел. Поспелов встал, высыпал мелочь из шапки в карман, подхватил гармошку и захромал вслед за Колбиным.
Подойдя к машине, Колбин открыл заднюю дверцу, а сам сел за руль. Поспелов уселся на заднем сиденье, положил гармошку на колени. Запах застарелой мочи наполнил салон «мерседеса».
Колбин вырулил на Садовое. Ехали молча. Колбин, жуя, напряженно смотрел вперед, Поспелов вертел лохматой грязной головой, глазея по сторонам.
Лисович ждал их на углу Цветного бульвара и Садового кольца. Высокий и сутулый, он стоял в сером костюме, держа в руках потертый портфель. Сухощавое конопатое лицо его со старомодными очками выглядело устало-недовольным.