— Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать…
Скруглённый угол стола качнулся, раздваиваясь, поплыл влево, въехал в сумрачную гармошку батареи и остановился, колеблясь. Анатолий моргнул — двойники сложились, угол призрачным затвором метнулся назад. Часы показывали без десяти три.
…главное начать а там пойдёт ластик здесь баночку для голубой старую или новую тушь не закрыл это плохо…
Он завинтил пузырёк, взял в руки ластик и с удивлением осмотрел его:
— Зачем мне ластик?
Голос прозвучал — сухо и громко, словно отщепили сосновую щепу. Ластик был старым, засохлым и стертым. На грязном торце плясали прорезанные буквы: КУ-КУ.
Ластик прыгнул в груду перемазанных карандашей. Анатолий потянулся к яростно сверкающему рейсфедеру, но вместо него пальцы схватили карандаш — тупой, короткий, высоко очинённый.
…конструктор зачем он какой тупой какие твёрдые рёбра как больно впиваются в пальцы…
Он хотел рассмотреть ребра получше, наклонился, но карандаш неожиданно исчез с его огромной, не имеющей пределов ладони, и через мучительно долгое мгновение по полу зазвенело — сухо, со стеклянным призвуком.
…упал как быстро но надо развести голубую гуашь слева король сапожник портной кто ты будешь такой кто ты такой рейсфедер…
Он снова потянулся к рейсфедеру, но тот влез в кучу колких, лениво зашевелившихся карандашей, зарылся в их гранёные тела, клювик сверкнул ещё ярче. Анатолий хотел посмотреть на часы, но коричневый циферблат сам встал перед глазами, да так близко, что пришлось долго разглядывать бесконечные стрелки, крепко сцепившиеся на четырёх.
…боже четыре часа так быстро почему а рейсфедер а голубая а глубина распрягшейся шинели перекрасить переуспеть и часы надо же и контур слишком гриппозный и вахтёр и вахмистр…
Циферблат качнулся и медленно повалился навзничь. В руки влезла обложка — огромная, шершавая и тяжёлая, словно поструганная доска. Голубой, он вокруг заголовка помутнел, налился синим, буквы побагровели, белое пятнышко на X разрослось, в нём мелькнул кривой, исходящий радужной рябью циферблат. Молодой солдат прицелился и выстрелил. Пуля разнесла диадему на прозрачной голове балетницы — сверкнули разлетевшиеся бриллианты, кровь закапала на кисею. Толстый, хорошо обтёсанный кол опустился на женские руки с длинными розовыми ногтями. Бородатый солдат сидел на разбитой статуе карточного короля треф и громко пил из дульки медного чайника. Ленкина ладонь — плоская и голубая, как фон, толкнула в грудь чернобрового царевича: САПОЖНИК! — Медленно вошла внутрь продавленная грудная клетка, сухо затрещали рёбра. Огромная, телесного цвета куколка с головой пластмассового младенца корчилась на оранжевых угольях. Мёртвого дядю Пашу с вырезанным на белом лбу КУ-КУ несли наверх из грохочущей котельной четыре молчаливых стрельца. Сапожник вгонял в подмётку остро отточенные карандаши. Портной вдел в рейсфедер суровую нитку и потянулся к столу: там на красной, сильно растянутой круглыми пяльцами парче корчился безглавый павлин.
1978 год
С восьми часов, когда снайпер пил чай на кухне, повалил густой мокрый снег. Лохматые хлопья быстро заполнили серое пространство за окном, облепили карниз. Снайпер допил чай, сполоснул стакан и, открыв фрамугу, посмотрел на улицу. Крыши и деревья уже успели побелеть, но мокрый асфальт упрямо проступал сквозь снег.
Снайпер сплюнул, захлопнул фрамугу и стал собираться. Напялив красный свитер, тяжёлые ватные штаны и ушанку, он натянул белый маскхалат, надел за плечи парусиновый рюкзак, подхватил такой же чехол с карабином и открыл дверь.
На улице было сыро.
Снег валил, возле мусорных контейнеров прогуливались двое с собаками, у магазина разворачивался грузовик.
Снайпер повесил чехол за спину, натянул белые перчатки и зашлепал по асфальту. Проходя мимо собачников, он поздоровался с одним из них. Тот ответил доброжелательным кивком.
Несмотря на воскресный день, трамвай был полон.
Снайпер с трудом протиснулся к кассе, бросил три копейки и оторвал билет. Пробираясь в салон, он задел рюкзаком какого-то мужчину.
— Хоть бы снял горб-то свой, пока в трамвае… — зло проговорил мужчина, поправляя шапку.
Снайпер молча пролез дальше и опустился на освободившееся место.
Через шесть остановок, возле универсама почти все сошли, и снайпер, улыбаясь, оглядел полупустой салон, уселся поудобнее.
Через три остановки сошел и он.
— Третий Маленковский проезд, дом восемь… — пробормотал он, разглядывая клочок бумаги. — Где-то рядом…
Снайпер поправил чехол и зашагал по улице.
Вокруг стояли блочные дома.
— Восьмой дом? — переспросила старушка, приподнимаясь с лавки. — Дак это ж вот он!
Она кивнула подбородком на группу неподалёку стоявших домов.
— Который из них? — сощурился снайпер.
— А вон тот, слева стоит. Восьмой и есть.
— Спасибо.
— Да не за что.
Снайпер перепрыгнул канаву и пошёл к домам.
Квартиру управдома он нашёл быстро. На звонок вышел маленький лысоватый мужчина в майке и, дожевывая, мотнул головой:
— Ко мне? Проходите.
— Да нет, спасибо, — ответил снайпер. — Я по поводу чердака… я… вот моё удостоверение. — Он полез за отворот маскхалата.
— Да проходите сюда хоть, — улыбнулся управдом. — Чего через порог-то…
Снайпер нехотя вошёл, протянул удостоверение.
Управдом быстро пробежал его глазами:
— Ну, ясно… Подождите минутку…
Он скрылся и вскоре вернулся со связкой ключей.
— Там, когда открывать будете, вверх надавите, дверь села, — проговорил управдом, отсоединяя нужный ключ от связки. — И наверху там осторожней, стекла битого много…
Снайпер кивнул, сунул ключ в перчатку.
Дверь чердака долго не поддавалась. Снайпер тряс её, крутил ключ и открыл, только основательно надавив коленом.
На чердаке было темно и сыро. Пахло цементом и кошками.
Снайпер сплюнул, запер дверь и стал осторожно пробираться к окошку. Под ногами захрустел угольный шлак и затрещало стекло.
Снайпер открыл окошко, снял рюкзак и поставил его возле ног. Потом вынул из чехла карабин и осторожно положил на крышу.
С припорошенного снегом шифера сорвался голубь, захлопав крыльями, исчез внизу.
Снайпер развязал рюкзак, достал книгу учёта и парусиновый мешочек с патронами.
Мешочек он положил рядом с карабином, а книгу раскрыл на нужной странице:
— Так… Третий Маленковский, дом… восемь, девять, девять «а»… ага… тридцать.