— Что это?
— Дверь. Раздевайся.
Пётр Иванович вздохнул, опустился на широкий, обтянутый парусиной диван. Соня присела рядом на корточки:
— Давай левую.
Пётр Иванович протянул чёрный тупоносый ботинок. Бледно-розовые пальцы быстро переплелись с мохнатыми шнурками. Ботинок долго держался за толстую бесчувственную пятку, наконец соскочил, дохнув из тёплой дыры чёрным заспанным потом. Соня запустила ногти в тугую шейку серого шерстяного носка и потянула вниз:
— Вооот так…
Толстая, исходящая паром ступня бессильно шлёпнулась на пол. Пётр Иванович пошевелил потными пальцами с крохотными полумесяцами розовых ногтей и протянул Соне правый ботинок. Стеклянная дверь столовой бесшумно отворилась, высунулась высокая Анна с загорелым, сморщенным лицом и, вытирая передником некрасивые руки, прохрипела:
— Ииите кушайте. Всё стынеть.
Пётр Иванович вопросительно посмотрел в маленькие глаза жены, старательно стаскивающей ботинок.
— Да ничего страшного, Петь. Просто выпила эту жидкость… ну… как её, — Соня стянула ботинок и на секунду задумалась, — полироль, кажется.
Она ловко сняла носок и принялась растирать толстую щиколотку мужа, где тугая резинка оставила подробное розовое тиснение. Пётр Иванович развязал галстук, долго прогонял непослушные пуговицы в узкие матерчатые щёлки, путаясь и пыхтя, выдирал пухлые руки из хрустящих, накрахмаленных рукавов.
— Встань, штаны сниму. — Соня протянула к нему худые руки. Пётр Иванович отстранил её, приподнялся, расстегнул пояс и, переступив через гармошку безвольно упавших чёрных брюк, — полный, коротконогий, в просторной майке и длинных синих трусах — зашлёпал в столовую.
Большой круглый стол, стоявший в центре просторной, залитой солнцем столовой, был уже накрыт.
На белой льняной скатерти теснились две розетки с икрой, блюдо с толсто нарезанной осетриной и сёмгой, салат из помидоров и огурцов, винегрет, маринованные патиссоны, солёные грибы, квашеная капуста, потный графин с жёлтой настойкой, куча свежих пирожков в хрустальной вазе, грубо нарезанные ломти тёплого хлеба и три глубокие тарелки.
Пётр Иванович взял пирожок и надкусил.
Дверь, ведущая на кухню, отворилась, показался осторожный поднос с двумя кастрюлями и сковородкой.
— Анна, пироги с луком? — спросил Пётр Иванович, с интересом рассматривая забинтованную шею кухарки.
— С луком, с луком… садитеся.
Анна поставила поднос на подоконник, повернулась и, шаркая шлёпанцами, вышла.
Пётр Иванович доел пирожок, стоя потянулся к графину.
Вошла жена, аккуратно развесила на стуле рубашку и брюки.
Пётр Иванович налил стопку, выдохнул и беззвучно вылил в рот желтоватую жидкость.
Соня, воспользовавшись оцепенением мужа (он стоял, зажмуря глаза, держа у рта опустевшую стопку), быстро перегнувшись через спинку стула, ткнула тяжёлой вилкой в дольку селёдки:
— Закуси, Петя.
Пётр Иванович открыл глаза, потянул носом, отвёл руку жены и, отломив кусочек чёрного хлеба, с удовольствием понюхал:
— Слушай, а где Митя?
— В бильярдной. Развлекается.
— С Хромым опять?
— Угу. — Жена села за стол и принялась намазывать бутерброд. Пётр Иванович наморщил лоб, отчего его брови угрюмо ставили переносицу:
— Слушай… А… А как он успел-то? Я ж Хромого видел только что…
— Он успеет. Когда надо, — насмешливо ответила Соня, старательно размазывая холодное, ломкое масло по ноздреватому, исходящему теплом ломтю.
Пётр Иванович вздохнул, заправил майку в трусы и пошёл в бильярдную.
Хромой, голый по пояс, уже лежал ничком на потёртом зелёном сукне бильярдного стола, когда Пётр Иванович вошёл, тихо скрипнув дверью. Хромой приподнялся на сухих коротких руках, стукнул деревяшкой по мутно-жёлтому краю:
— Здравия желаю, Пётр Иванович… Здравия желаю, — и потянулся, силясь встать.
— Лежи! — Пётр Иванович властно махнул рукой. — Что сто раз здороваешься? Виделись уже.
— Да я так… ничего… Я просто ещё раз здравия вам пожелать. — Хромой обмяк и, медленно вытянув успокоившиеся руки, прижался щекой к мягкому сукну.
Митя сидел на подоконнике, тщательно протирая банки:
— Здравствуй, пап.
— Здравствуй, сынок.
Пётр Иванович подошёл, крепко обняв курчавую голову сына, сочно поцеловал его в пухлые полуоткрытые губы. Митя покраснел и, наклонившись, стал быстро собирать банки в картонку.
— Что, опять решил?
— Да, пап, хочется…
— Ну, раз хочется — ладно. Делай. А я посмотрю.
Пётр Иванович степенно подошёл к стоящему в углу креслу, взял с полки старый пожелтевший шар с полустёртым номером 7 и медленно опустился в податливый плюш.
Митя сложил банки, поставил звякнувшую стеклом коробку рядом с неподвижно лежащим Хромым.
Потом, вытащив из кармана клок ваты, принялся туго наматывать её на металлический прутик.
Хромой приподнял седую голову и покосился на Митю.
— Лежи, лежи. — Пётр Иванович вяло перебрасывал увесистый шар из руки в руку. — Теперь недолго.
Хромой вздохнул и расслабился.
Митя тем временем вытащил из кармана спички, быстро нагнулся — ковбойка задралась, обнажив тонкую упругую талию, — достал из-под биллиарда пузырёк со спиртом, отвинтил голубенькую крышечку, тщательно намочил тампон, передвинул коробку с банками к голове Хромого и, перехватив прутик в зубы, чиркнул спичкой. Пламя мягким хлопком объяло пропитанную спиртом вату, жёлто-голубым языком заплясало над голой спиной Хромого. Митя схватил первую банку, одел на пламя и, ловко отдёрнув фитиль в сторону, шлёпнул банку на левый бок Хромого. Круглая стекляшка намертво влипла в бледное, угреватое тело, втянула подушечку вспухшей плоти. Митя схватил другую банку, насадил на пламя и шлёпнул рядом с первой. Хромой поморщился и, повернув лицо к улыбающемуся Пётр Ивановичу, заискивающе прошептал:
— А ведь… горяааачие…
Тот поймал плоско хлюпнувшей горстью шар и в тон ему протянул:
— А ведь знааааю!
И, кивнув в сторону Мити, добавил:
— Виртуоз сын-то у меня. Дааа… Ему бы моих министров лечить. Вишь, вишь что творит…
Митя, уже успевший за считанные секунды облепить левый бок Хромого, быстро наклонился над коробкой, подхватил сразу три банки и занёс над правым.
Через мгновение в банках порывисто прошипело и они туго впились в нечистую кожу Хромого.
Пётр Иванович, кряхтя, нагнулся, угловато взмахнул рукой и пустил шар по коричневой ковровой дорожке.