— А чего ты обыкновенную лошадь не купил?
— Обнакнаве-н-ну-ую! — вытянул вперед губы трубочкой Перхуша, отчего профиль его стал совсем как у галчонка. — На нее сена не накосишьси, на обнакнавенную-то. Я ж, барин, один, как выпь на болоте, куда мне сено ворочать! На корову-то косишь, косишь, не накосисси. Я и корову-то нынче не держу, бросил. А на малых — любо-дорого: полосу клевера посею, скошу, высушу — им на всю зиму. Овса им намелю, водицу налью — вот и вся недолга.
— Нынче люди и больших лошадей содержат, — возразил ему доктор. — У нас в Репишной семья содержит большую лошадь.
— Так то семья, барин! — замотал головой Перхуша так, что шапка совсем наползла ему на глаза.
И, поправив шапку, спросил:
— А какова лошадь-то?
— Раза в два больше обычной.
— В два? Это мало. Я у нас на станции видал и поболе. Вы там новое стойло не приметили?
— Нет.
— Осенью построили огромадное. Я вон по радио слыхал, нонче в Нижнем на ярмонке был битюг с дом четырехэтажнай.
— Есть такие лошади, — серьезно кивнул доктор. — Используются для сверхтяжелых работ.
— Вы видали?
— Видал издали, в Твери. Вез такой битюг состав с углем.
— Во! — прищелкнул языком Перхуша. — Сколько ж такая лошадь в день овса жрет?
— Ну, — доктор прищурился, морща свой нос, — я думаю, что...
Вдруг самокат тряхнуло, крутануло, послышался треск, и доктор чуть не вылетел в снег. Лошадки всхрапнули под брезентом.
— Ух ты... — только успел выдохнуть Перхуша, теряя свалившуюся с головы шапку и налетая грудью на правило.
С носа доктора слетело пенсне, замоталось на шнурке. Он сразу поймал его и надел. Самокат стоял на обочине, накренившись на правый бок.
— Засади тебя... — Перхуша слез, потирая грудь, обошел самокат, присел, заглядывая под него.
— Чего там? — спросил доктор, не вылезая изпод полости.
— Напоролися на чтой-то... — Перхуша сошел вправо с дороги и сразу провалился в снег, заворочался, кряхтя, полез под самокат.
Доктор ждал, сидя в накренившемся самокате. Наконец показалась голова Перхуши:
— Щас...
Он откинул успевшую покрыться снегом рогожу, потянул вожжи назад, не садясь на свое место:
— А ну, а ну, а ну...
Лошадки, отфыркиваясь, стали пятиться. Но самокат лишь дергался на месте.
— Дай-ка я сойду... — Доктор отстегнул медвежью полость, слез.
— А ну, а ну, а ну! — Перхуша уперся в самокат, помогая лошадям пятиться.
Самокат дернулся назад, дернулся еще, съехал с гиблого места и встал поперек дороги. Перхуша обежал его спереди, присел на корточки. Подошел и доктор в своем длинном пихоре. Нос правого полоза был расколот.
— Вот оно, засади тебя... Тьфу! — плюнул Перхуша.
— Треснула? — пригляделся доктор, наклоняясь.
— Ракололася, — обидно чомкнул губами Перхуша.
— На что ж такое мы налетели? — поискал глазами доктор спереди самоката.
Там был только взрыхленный снег, на который падал хлопьями снег новый. Перхуша принялся на этом месте разгребать снег валенком, вдруг пнул что-то твердое, оно выскользнуло из снежной мешанины. Возница и седок склонились, силясь разглядеть это, но толком не увидели ничего. Доктор протер пенсне, надел снова и вдруг увидел:
— Mein Gott... — Он осторожно протянул руку вниз.
Рука коснулась гладкого, твердого и прозрачного. Перхуша встал на четвереньки, чтобы разглядеть. В снегу еле виднелась прозрачная пирамида размером с Перхушину шапку. Седок и возница ощупали ее. Она была из твердого прозрачного, похожего на стекло, материала. Поземка крутила снежные хлопья вокруг идеально ровных граней пирамиды. Доктор ткнул ее — пирамида легко скользнула в сторону. Он взял ее в руки, выпрямился. Пирамида была чрезвычайно легкой, можно сказать — совсем ничего не весила. Доктор вертел ее в руках:
— Черт знает что...
Перхуша приглядывался, отирая с бровей налипающий снег:
— Чаво ж это?
— Пирамида, — наморщил нос доктор. — Твердая, как сталь.
— На нее напоролися? — чмокал Перхуша.
— Стало быть, на нее. — Доктор вертел пирамиду. — Какого черта она здесь?
— Нешто с воза упало?
— А зачем она?
— А, барин... — в сердцах Перхуша махнул руковицей, отходя к самокату. — Нонче столько штук разных понаделано непонятно для чего...
Он ухватился за сломанный носок полоза, покачал осторожно:
— Вроде не совсем отлупился.
Доктор со вздохом возвращающегося к нему раздражения швырнул пирамиду прочь, и она исчезла в снегу.
— Барин, надо б полоз перевязать чем-то. Да и назад поворотить. — Петруша высморкался в рукавицу.
— Как назад? Ты что?
— А то, что всего-то версты четыре проехали. А там, чай, в лощине снегу поболе, там с перетянутым полозом-то сядем. И тово.
— Погоди, как назад? — развел руками доктор. — Там люди гибнут, там санитары ждут, там эпи-де-мия! Какой — назад?!
— У нас тоже — эпидемия, — рассмеялся Перхуша. — Вон, глянь, как треснуто.
Доктор присел на корточки, разглядывая треснувший полоз.
— С таким двенадцать верст не проедем. Вон мятель-то как заворачивает. — Перхуша оглянулся.
Метель и вправду усилилась, снег несло и крутило.
— Щас лесом проедем, а там в лощине-то как сядим — и тово. И раки про нас речныя перешепчутся.
— А если его стянуть чем-нибудь? — разглядывал полоз доктор, смахивая с него падающий снег.
— Чем? Рубахою разве что. Стянуть-то стянем, а надолго не хватит. Сдерет. Поверну я, барин, от греха.
— Погоди, погоди... — задумался доктор. — Чертова пирамида... Слушай, а что, если... У меня же бинт эластичный есть. Он крепкий. Бинтом стянем накрепко да и поедем.
— Как бинтом? — не понял Перхуша. — Он же слабже рубахи, его ж сорвет вмиг.
— Эластичный бинт крепок, — со значением произнес доктор, распрямляясь.
Он произнес это так уверенно, что Перхуша замолчал, съежившись. Ему вдруг стало зябко.
Доктор решительно подошел к своим пристегнутым сзади саквояжам, отстегнул один, раскрыл, быстро нашел упаковку эластичного бинта, взял, увидел склянки и пузырьки в саквояже и радостно прищелкнул языком:
— Идея! Идея... — Он вытащил одну из склянок, заспешил к полозу.
Перхуша встал рядом с ним на колени, стал разгребать рукавицами снег. И нащупал еще одну пирамиду.