– Мне чертовски жаль, – сказала она. – Я погорячилась.
– Пойдемте отсюда, – предложил он, – я провожу вас. Лучше смыться, пока не грянул гром.
Клер пожала им руки как сообщница. Им бы следовало сейчас разойтись по домам, но она хорошо помнила, что такое молодость. Какая прекрасная пара! Она могла бы им помочь… Хотя нет, а как же тогда Шарль… Что-то нынче вечером голова совсем не варит.
За порогом их поджидал ночной Париж, блестящий, будто покрытый черным лаком, манящий своими огнями. Когда за лукавой физиономией Клер захлопнулась дверь, оба испытали облегчение. Его сменило желание либо поскорее расстаться, либо узнать друг друга лучше. В любом случае этот странный вечер не мог закончиться просто так, ему недоставало точки. Люсили не хотелось ни минуты играть ту роль, что подразумевали направленные на нее взгляды гостей, – роль молодой женщины, бросающей престарелого покровителя ради молодого любовника. Об этом не могло быть и речи. Когда-то она обещала Шарлю: «Быть может, я сделаю вас несчастным, но смешным никогда». И действительно, в тех редких случаях, когда она ему изменяла, Шарль ничего даже не подозревал. А сегодня… Как она очутилась на улице наедине с чужим мужчиной? Люсиль повернулась к нему, он улыбнулся:
– Не хмурьтесь. Может, заглянем по дороге в какой-нибудь бар?
Однако одного бара оказалось маловато. Они побывали в пяти, а еще два пропустили: Люсили почудилось, что они напоминают Антуану о Саре и ему невыносимо заходить туда с кем-либо другим. Всю дорогу они болтали без умолку. Они переходили с одного берега Сены на другой, по улице Риволи дошли до площади Согласия, зашли в «Харрис-бар» и отправились бродить дальше. Снова поднялся тот самый утренний ветер. Люсиль едва держалась на ногах от усталости, от напряжения, от виски.
– Она изменяла мне, – сбивчиво рассказывал Антуан. – Понимаете, она, бедняжка, считала, что положено спать с режиссерами и журналистами… Она постоянно лгала мне… и я презирал ее… строил из себя гордеца, моралиста… изводил своей иронией… осуждал… Какое право, о Господи, какое право я имел судить ее! Ведь она, понимаете, она любила меня… я точно знаю, что она меня любила… В тот вечер, накануне своей смерти, она почти умоляла не отпускать ее в Довиль. Но я ответил: «Поезжай, раз тебе так нравится». Каким же я был кретином, да еще с претензией!
Они шли по мосту. Он попросил Люсиль рассказать о себе.
– Я отродясь ничего не умела, – начала она. – В юности все в жизни представлялось понятным, логичным. Я собиралась учиться в Париже. Я мечтала. Покинув родительский дом, я во всех ищу родителей: и в любовниках, и в друзьях. Мне кажется, у меня нет ничего своего – ни цели, ни забот. И мне нравится такая жизнь. Может, я урод, но отчего-то, едва проснусь, какой-то внутренний камертон сразу настраивает меня на жизнь. И я не сумею измениться. Да и зачем? Что я могу? Работать? Что-то не тянет. Вот если б я полюбила, как вы, например… Антуан, а что связывает вас с Дианой?
– Она любит меня, – сказал Антуан. – А мне нравятся высокие и стройные женщины вроде нее. А Сара была маленькая и толстенькая, я чуть не плакал от умиления. Понимаете? И еще она, как никто, умела мучить меня…
Усталость была ему к лицу. Они снова оказались на улице Бак и не сговариваясь завернули в полутемный бар. Они смотрели друг другу в лицо серьезно и просто. Музыкальный автомат играл старый штраусовский вальс. Какой-то пьяница пытался танцевать, ухватившись за стойку бара и рискуя грохнуться в любой момент. «Уже поздно, уже очень поздно, – нашептывал Люсили внутренний голос. – Наверное, Шарль беспокоится. Этот мальчик тебе даже не нравится, возвращайся!»
Внезапно она почувствовала, что ее щека прижата к пиджаку Антуана. Одной рукой он притянул ее к себе. Зарывшись подбородком в ее волосы, он молча обнимал ее. И она ощутила, как некое странное спокойствие нисходит на них. Полутемный бар, бармен, алкоголик, музыка – все это существовало всегда. А может, она сама никогда не существовала. Голова шла кругом. Он довез ее до дому на такси, они вежливо попрощались, так и не обменявшись телефонами.
Но им не дали долгой передышки. Диана закатила жуткий скандал. Теперь каждая из женщин, присутствовавших на том ужине, считала своим долгом всякий раз приглашать Шарля туда, где будет Диана, – то есть Люсиль туда, где будет Антуан. Диана перешла в другой лагерь: добрых двадцать лет она красовалась среди палачей, теперь пополнила ряды жертв. Она ревновала и не смогла этого скрыть. Значит, она пропала. Париж будет задорно улюлюкать ей вслед. Как это часто бывает в том кругу, все перевернулось с ног на голову. То, что еще вчера составляло ее силу, ее гордость, обернулось против нее: красота – «уж не та, что в молодые годы». Драгоценности, ставшие вдруг «убогими», хотя неделю назад самая скромная из ее побрякушек казалась роскошной любой из приятельниц. Даже «Ройс» – «уж он-то по крайней мере никуда от нее не денется». Бедная Диана. Оказалось, что зависть, как перчатку, можно вывернуть наизнанку. Ничто ее не спасет: напрасно будет она терзать лицо косметикой, скрывать сердечные раны под бриллиантами, вывозить пекинеса на прогулку в «Ройсе». Участь ее достойна жалости.
Диана все это знала. Она знала цену светскому кругу. В тридцать лет ей посчастливилось побывать замужем за умным человеком. Он был писателем и раскрыл ей глаза на многие пружины этого хитрого механизма, прежде чем в ужасе бежал подальше от него. Диане никто б не мог отказать в мужестве. Возможно, тут сыграло роль ее ирландское происхождение, а может, жестокая няня в детстве. И конечно, ее состояние, достаточно большое, чтоб ни с кем не считаться. Что там ни говори, нужда пригибает к земле, и женщин это касается ничуть не меньше, чем мужчин. Женские горести обошли Диану стороной: она всегда замечала лишь тех мужчин, кто был в нее влюблен. Теперь она с ужасом осознала, что не в силах оторвать взгляд от Антуана. Она мучительно размышляла, чем, помимо физической близости, можно его удержать.
Чего он хочет от жизни? К деньгам равнодушен. В издательстве получает смехотворное жалованье и потому, когда не может ее пригласить, просто отказывается составить ей компанию. Все чаще ей случалось обедать с ним дома с глазу на глаз. Раньше ничего подобного ей бы и в голову не пришло. К счастью, существуют премьеры, ужины, приемы – бесплатные развлечения, которыми Париж так щедро дарит посвященных. Антуан как-то признался, что любит только книги и что рано или поздно сделает себе имя в своем издательстве. Действительно, на приемах он оживлялся, лишь если рядом случался кто-то, способный поддержать более или менее серьезный разговор о литературе. В этом году в моду вошли любовники-писатели. Диана с воодушевлением завела речь о Гонкуровской премии. Но он ответил, что не владеет пером, а писателю это, к сожалению, совершенно необходимо. Она пыталась настаивать: «Я уверена, если бы ты попробовал… Да возьми хотя бы этого малышку Х…» – «Быть как Х?.. Ну нет!» – взорвался Антуан, обычно редко повышавший голос. Уж лучше он навсегда останется читателем, будет получать в «Ренуаре» двести тысяч франков в месяц и еще полвека оплакивать Сару. Диане оставалось лишь смириться: она любила его.