— Я чувствую… пожар и полёт… Но если мне кажется, что я в этом теле, тогда кто же в нём на самом деле?
— Ты как совокупность души и прежнего тела — ты прошлая. А ты как совокупность души и нового тела — это ты настоящая.
— А куда исчезла я из прежнего тела, чтобы я из нынешнего тела смогла проникнуть в прежнее в виде души?
— Читают тебя, я же говорю. Читают одновременно — тебя прежнюю и нынешнюю. Прежняя сидит в твоём нынешнем теле, а нынешняя — в прежнем. И при этом и та, и другая — ты, потому что это твоя литературная душа.
Я нахмурилась и засомневалась:
— А ты-то откуда всё знаешь?
— Ниоткуда. Сёстры владеют врождённой телепатией по отношению друг к другу.
Если бы у меня были материальные волосы, то они бы встали дыбом. Я проглотила все возможные языки с их оттенками и почувствовала, как безжалостный внутренний пожар плавит и обугливает моё тело.
— У нас же с тобою единая душа, радость моя! С какой луны ты свалилась? Сестру первый раз в жизни видишь?
— Да…
— А, тогда понятно. Я-то все свои два года только с сёстрами и общаюсь. Это, между прочим, гораздо более продуктивный путь самопознания, нежели всякие там читательские задвиги. Слушай, что я тебе мозги парю, давай я тебя обниму, и ты сразу всё поймёшь!
— Обними меня, скорее! — воскликнула я.
Но как только она прикоснулась ко мне, я ужаснулась, потому что не почувствовала ничего, словно наши невидимые руки потеряли способность к осязанию. Она была совсем нематериальной, моя сестра, и, тем не менее, прекрасно визуализировалась.
«Я же только душа в чужом теле!» — вспомнила я.
И утонула в холодном потоке бессознательного. Чтобы через пару секунд, а может, пару недель (длительность книжного времени, как говорил Восстание Ангелов, зависит от того, кто его измеряет) очутиться на улице среди солдат в доспехах с холодным оружием, женщин в чёрном и мужчин в длинных рубахах.
Я сразу же почувствовала себя неуютно, понимая неполноценность того человеческого образа, в который неосознанно обращалась. Как же нелепо я выглядела со стороны! Странное, обидное чувство вины заболело моей душой…
Вокруг стоял такой дикий шум, что недавно увиденный зал казался самым молчаливым в мире кладбищем. Но отключить слух я почему-то не могла, может быть, потому, что душа не способна слышать? Впрочем, времени разбираться в парадоксальностях моих перемещений из тела в тело не было. На улице происходило что-то важное, я чувствовала это по общему настроению толпы.
— Эй, — дёрнула я за длинный рукав какую-то женщину. — Скажи, что здесь происходит?
— Казнят преступника. Вон, смотри!
И я увидела окровавленного человека в рваных одеждах, несущего на своей спине огромный крест. Я узнала его — это был Иуда, один из учеников Иисуса.
«А где же Учитель?» — подумала я и начала обшаривать взглядом толпу. Я была уверена, что он недалеко, и все остальные ученики — тоже. Они не могли не прийти.
Но среди такого количества людей, да ещё в таком гвалте, мне было совсем некомфортно, к тому же я не умела нагло расталкивать людей с целью пробиться поближе к главному действию. И вскоре толпа вынесла меня на периферию, хотя мне показалось, что я всё-таки узрела тень Учителя неподалёку от Иуды.
Вдруг кто-то дотронулся до моего плеча, я обернулась и увидела крайне обеспокоенного Фому.
— Анна! Пойдём отсюда, здесь небезопасно!
— Подожди. Расскажи мне, что случилось. За что казнят Иуду?
— За предательство. Он продал нашего Учителя первосвященникам за горсть монет. Прокуратор Понтий Пилат пощадил его, но первосвященники настояли на распятии.
— Я не верю тебе, Фома! Не хочу верить!
— Я сам не верю своим глазам. Но хочешь, я посажу тебя на плечи, и ты увидишь нашего брата Иуду, несущего свой крест на Голгофу?
— Каждый несёт тот крест, на котором впоследствии будет распят. Так, по-моему, говорил наш Учитель Иисус.
— Я не помню, чтобы он так говорил.
— Но почему он не помог Иуде? — праведно возмутилась я. — Одно слово Учителя — и ученика бы отпустили!
— Сказывается, что ты с нами не так давно. Неужели не понимаешь, что это — ещё один урок Учителя? Может быть, самый важный в нашей жизни?
Я притихла. Фома, казавшийся раньше странным и не вызывающим доверие, за предыдущее мгновение стал намного ближе.
— Вспомни, что Учитель говорил нам вчера, после того, как римские легионеры схватили Иуду?
Конечно, я помнила… но не могла вымолвить ни слова. Ведь вчера я «не была» в теле Анны…
Фома извлёк из кармана обрывок пергамента с понятными только ему знаками, и зачитал:
«Рай не приемлет твоего Я, твоих планов, твоих мечтаний. Рай не поддерживает твоей борьбы за власть, твоих занятий и даже твоего прощения. В раю нет необходимости прощать, потому что в раю никто не виноват. Никто из пребывающих в настоящем моменте не может совершить преступление или допустить ошибочную мысль. В раю невозможна твоя мыльная опера о преступлении и наказании. В нём невозможна мыльная опера о грехе и спасении. В раю ничего не нужно исправлять. В настоящем моменте тоже ничего не нужно исправлять. Вспомни об этом — и ты в Царстве Небесном».
Какое-то время я стояла просто ошарашенной. Вернул меня в действительность прокатившийся по толпе небывалый гул удивления. Могучий Фома, не долго думая, подхватил меня на руки и водрузил к себе на плечи, благо, весила я меньше килограмма. И то, что мы увидели, не поддавалось осмыслению. Я вцепилась в плечи Фомы и заворожённо наблюдала.
Учитель находился в окружении солдат, а Иуда лежал на земле рядом с крестом. Один из солдат, видимо, командир, громко воскликнул:
— Ещё раз повтори, что ты сказал! Я хочу, чтобы тысяча жителей Иерусалима засвидетельствовала твои слова, иначе меня казнят за пособничество осуждённому.
Учитель повернулся к людям и произнёс:
— Этот человек ни в чём не виноват. Отпустите его, а если вам обязательно нужно кого-то казнить, то казните меня.
— Вы берёте вину этого осуждённого на себя?
— Да. И вину, и крест его беру.
— Все слышали? — заголосил командир. — Этот святой человек добровольно идёт на казнь вместо осуждённого Иуды Искариота! Как твоё имя, достойнейший из достойных?
— Иисус Назаретянин.
Тысяча людей восхищённо зашептала это имя, передавая его из уст в уста. Наконец оно дошло и до Фомы, который обернулся к следующему человеку и прошептал:
— Учитель Иисус Назаретянин.
— Зачем он сделал это? — засомневалась я, но меня, к счастью, никто не услышал.
Тем временем командир легионеров подошёл к Иуде: