И вдруг в один незаметный, дождливый день, когда солнце стыдилось светить, Пашу осенило.
– Да что же это я… – хлопнул он себя по лбу, сидя за чашкой бульона в кафе. – Ведь тетя Тамара-то не ушла от нас никуда, тута она.
Тетя Тамара была Павлу почти троюродной родственницей, но отношения были теплые. И Павлуша сразу же побежал к ней, прямо из кафе, не позвонив, бегом, бегом, словно в будущее.
Остановился перед заспанным жилым домом, пятиэтажкой, разваливающейся на ходу, но квартира у Тамары Ивановны была большая, обставленная по-теплому, по-древнему, с антиквариатом и запахом хорошего кофе, с мягкими креслами и позолоченным самоваром.
– Тетя Тамара, я к вам, сгоряча, – объявил Павел, входя.
– Входи и иди вглубь. К столу, в кресло…
Тамара Ивановна, располневшая дама лет сорока с лишком, белая от изнеженной жизни, уселась рядом. Она пила кофе с пирогами и продолжала его пить. Пирогов было много, и на долю Павла вполне хватало, но он нервически не притронулся.
– Сыночка ищу, тетя Тамара. Помоги, – заявил он.
– Где и когда ты нашалил?
– Где – плохо помню, а когда – сказать страшно… Давно.
Тетя Тамара в ответ только подмигнула Павлу.
Но он надеялся на нее, беря грех на себя: Тамара Ивановна была на редкость способна к экстрасенсорике и прочим банальным видениям, но практиковала редко – а что касается черной магии, то конечно, ни-ни, этого Тамара Ивановна сторонилась как могла и ярко осуждала. Зато кое в чем другом была мастерица.
– Приметы есть? – певуче спросила Тамара Ивановна.
– Ну какие там приметы! Боюсь, на меня-то не похож.
Тетя Тамара бросила на Павлушу прозорливый взгляд.
– Ну хорошо, ради твоего отца попробую. Все-таки браток он мне был, хоть и двоюродный. Давай-ка с тобой медленно порассуждаем, – и Тамара Ивановна отрезала ему и себе по куску слоеного пирога.
– Скорее, скорее! – чуть не взвыл Павел.
Тетя Тамара еще раз внимательно вгляделась в Павлушин глаз. В левый, конечно.
– Тише, тише, Павлуша, – проверещала она. – Я тебе скажу прямо, ты не обижайся, знаешь ведь, что я к тебе благосклонна, так вот: когда твоя мать рожала, я братцу своему, а твоему отцу говорила: непутевый будет паренек у тебя, непутевый…
– А что так?
– Да я карты свои, особые, в день твоего выхода на свет разложила… Ужасть, Паша, ужасть, что выпало. Но ты не волнуйся, сейчас ты на пути к правде, не бойся. А тогда – хоть святых выноси. Но не подумай только, что в смысле мирового зла, чертей, Черного Козла и так далее. В этом плане было смирно.
– А в каком же буйно?
– В странностях и непонятности. Я тогда братцу не говорила, а тебе скажу: по картам и другим моим данным выходило, что ты, Павлуша, своему родному отцу однажды, извини, морду в кровь разнесешь. Вот что выходило, к примеру. И таких странных случаев на твоем пути я обнаружила тогда много…
– В чем же странность этого случая? Мало ли, бывает же, что и самые родные дерутся.
– Да странность, Павлуша, в том, что ты ему набил морду, прости за выражение, когда еще младенцем был. Ну, по моим картам выходило, что тебе должно было быть в то время недели две-три, а то и значительно меньше… То-то, мое дитятко…
Павел так устал все время напрягаться и встречать на каждом шагу «необычное», что среагировал на такие прозрения довольно вяло.
– И странно, что примерно в это время твоему отцу действительно в кровь лицо разбили, но, конечно, не ты, а какой-то незнакомый тип, баловень судьбы, – на гулянке. Вот какие бывают совпадения или несуразицы.
И тетенька так пристально посмотрела на Пашу, что на этот раз ему стало не по себе. «Ну что ж, – вздохнула она, – что было, то прошло, сейчас, ты взрослеешь, Павел, и вижу, что идешь ты по правильному пути. А об сынке твоем я крепко подумаю, вдруг что-нибудь да найдем. Никаких примет не надо. Я другой способ применю.
– А сколько ждать-то? – загрустил Павел.
Тетя округлила глаза.
– Чего ты такой торопливый-то стал? За скоростью света гонишься?
– Снять надо одну тоску.
– Ты мне скажи, ты из любви его ищешь или по любопытству, какому-то необычному любопытству, я бы сказала? Или страдаешь по нем?
– И так и так.
– Ну, если и так и так, то приходи завтра, торопыга. Ох, и нескучная ночь мне сегодня предстоит…
И Далинин пришел «завтра». Хозяйка встретила его обескураженно и озабоченно… Усадила на сей раз за самовар. Такое же мягкое кресло, в котором утонешь. Только кот у самовара – получерный, огромный и ласковый, как медведь.
У Тамары Ивановны даже голубые жилки на шее нервно дергались.
– Вот что я тебе советую, – сказала, – не ищи ты его. Не то, что беда тебе от него будет, но намного хуже. Он жив. А большее от меня скрыто. И могу только добавить: если встретишься с ним и тебе повезет, будет большая удача, которая всю жизнь твою перевернет. Но риск великий. Понимаешь? Так сказал мой Наблюдатель.
– А сынка-то как искать?
– Это от меня закрыто. Видно, защищен он. Или просто не надо людям про него знать. Не лезь ты в это дело, Паша. Если свыше угодно, – тетя Тамара закатила глаза, – то он сам тебя найдет, будь ты хоть в луне.
– Но он жив? Это ты точно можешь сказать?
– Клянусь, жив. Пущай мне три дня наливочки малиновой не хлебать, если я ошиблась… Говорю: жив.
Паша хлебнул два стакана этой самой наливки, напился чаю, поцеловал кота, а потом и тетю Тамару в лоб – и утек…
– Жизнью своей не дорожишь, Паша!.. Смотри! – и не связывайся… – на прощанье взвыла ему тетя Тамара, когда он уже спускался по облеванной парадной лестнице вниз.
В смятении на другой день он помчался, по старому обычаю – без звонка, к Корнееву. Егор, не в пример Далинину, в меру толстенький, но с глазами более нездешними, чем у Паши, незамедлительно открыл дверь. То, что Павел увидел, заставило его чуть не подпрыгнуть от радости. За столом, в гостиной, сидели Артем Глубоковский и Марина. «Одно к одному», – подумал он.
И сразу же выложил, что было на душе.
Тут уж Артем неожиданно вспылил. (Марина же была, напротив, совершенно молчалива в этот вечер, сдержанна, и взгляд ее был направлен внутрь себя. Что-то, видимо, происходило в ней свое.)
Артем даже встал с дивана.
– Ну, мальчики, вы совсем с ума сошли… Все-таки, я гляжу, встречи с великими не подняли вас… Один целый час мне говорил, что хочет видеть не будущее, а Себя в будущем, перед концом всех миров… А ты, Павел, вознамерился сбежать туда, ну может, в недалекое будущее… Или в прошлое, за своей Верой… Еще не определился, мол, там видно будет.