Потом, когда танцы на стене затихли, вышел на улицу, чувствуя, что трупа внутри нет. Это не означало, однако, что он возвратился в мир. Напротив, это означало, что краем ума своего он коснулся не мира, на котором лежит печать смерти, а сферы, которая простирается За-Смертью, потому что именно ее он увидел в глазах Марины.

Но тайна принесла освобождение. Семен никак не мог понять, что же будет дальше, и что это за сфера За-Смертью, он только ощутил ее мерцание, но и это было ударом. Хватит с него и того, что труп, не выдержав мерцания глаз, ушел, тоже растворился в нем самом, лишившись центра своей жизни. А тени пусть пляшут, и запах живой смерти еще исходит изо рта. Семен был человек простой, но он знал то, что не знали многие другие: Марина уже почти не человек, это в ней прошло.

Может, только диковатый старичок какими-то мгновениями (если говорить об обитателях подвала), спрятавшись от крыс, мог бы сейчас понять Семена и полюбить. А Марина уже была далеко. Но неужели быть человеком – это болезнь? Такой вопрос мог вызывать в Семене только смех. И он, сидя опять в кресле, повторял про себя: диковатого старичка-то, в сущности, кроме него никто и не просекал по-настоящему. Мало ли он шумел, это была одна форма.

И тут пришел Никита. Дело в том, что Кружалов, когда уходил из подвала (надо сказать, все было не так просто: подвал и жизнь в нем тайно спонсировал какой-то безумный новый русский), решил взять к себе какое-то воплощенное воспоминание о подвале. О его темноте и отрешенности. «Лучше Никиты ничего не найдешь», – решил он. И в последний свой незаметный день пребывания в подвале Семен отозвал в сторонку Никиту, который как раз возник, и дал ему адрес, уговаривая приходить. Семен, правда, и не надеялся, сомневаясь даже в том, что Никита умеет читать.

Но Никита пришел.

Все было как обычно. Как только Никита вошел в квартиру, он тут же вскрикнул «мне бежать!» Но не побежал, а сел в кресло. Кресел вообще в квартире Семена, бывшего трупом, было много. Семен только хотел предложить Никите выпить, но тут пробежала мышь. И Никита на это внезапно захохотал. Мышь не удивила Семена, но хохот Никиты озадачил его. К тому же Никита потом улыбнулся, и это еще более озадачило Семена. В улыбке не было никакого просветления, хотя бы минимального, которое озаряет даже улыбку детоубийцы. Никита же улыбнулся просто вне всякой реальности – и внешней, и внутренней. Это круто почувствовал оживший Семен. И нe мышь вовсе Никиту рассмешила, а бог знает что. Тем более что Никита отродясь (но неизвестно было, в каком тысячелетии он родился) не воспринимал тех животных, которые живут при нас, как будто по мере приближения к будущему все эти животные перемерли. Было такое впечатление, что он их ощущает, как мы бы восприняли виртуальных птеродактилей. Тогда что же его рассмешило, и чему он улыбался?

Семен не долго ломал себе голову. Он просто вдруг высказался, что хочет устроить прощальный ужин своему трупу, который вышел из него и где-то бродит сейчас по квартире. И особенно ему, Семену, хочется перед тем как шепнуть своему трупу «до свиданья», «до встречи в могиле», станцевать с ним по-хорошему, причем лихо станцевать, но весело. Никита, вообще говоря, понимал русский язык, но чуть по-своему. Он, вроде, обрадовался предложению Семена и закивал головой. Но в действительности Семен все больше чувствовал, что труп растворился в нем, но, с другой стороны, эти странные тени – чьи они были в конце концов? Неизвестно! «Скорее, они были не тени, а призраки», – подумал Семен. Но он был непрочь станцевать и с призраком своего трупа или с его двойником. Надо же было как-то отпраздновать свою победу. Но призрака, даже бродящего по квартире, не всегда можно найти. И тогда Никита привстал и предложил себя. Дескать, «станцуем вместе, чего гордиться горем», – сказал он.

– Потерять труп – это плохо, очень плохо, могила будет пуста, а на луне могил нет, – пробормотал Никита, – жалко труп.

Семен хватил водки, совсем немного, и они стали танцевать – простой разгульный человек и по-своему реальный старичок из пятого или седьмого тысячелетия нашей эры, кто его точно знает. Танцуя с Никитой, Семен не раз приближал свое лицо к будущему, ощущал его тело и дыхание. И вот тогда Семен окончательно обалдел, и, может быть, навек. Благодаря своей исключительной интуиции, Семен вдруг почувствовал, что тело старика словно пустое, но не то чтобы в буквальном смысле, а какая-то существенная неопределимая стихия нашего тела в нем отсутствует.

И глаза старичка странно менялись, то в них мелькала детская простота, то бабья нежность, то ученость, то поэзия, то испуг – и все это слегка, моментами, и тут же исчезает, проходит, как мираж столетий. В самих же себе эти глаза оставались леденящими, неподвижными и безразличными ко всему, смотрелись страшно в безумии своего покоя.

«Король, он – король! Как я раньше не догадался» – вскрикнул про себя Семен.

Глава 21

Следующим утром Семен еще спал, с измененным нутром, как раздался истерический звонок в дверь. Кружалов открыл, хотя был в одних трусах. Как вихрь, в квартиру ворвался Павел – приехал с дачи, еще тепленький после ночной встречи с Безлунным.

– Не узнаете разве? – с отчаяньем в голосе сказал Павел. – Я от Марины и от Черепова! Помните, еще у Марины встречались?

– Да все я помню, – угрюмо сказал Семен, натягивая одежонки. – Раз от Марины, то проходите.

– Мне о вас столько рассказывали, – добавил Далинин.

Семен промолчал. Сели.

Но Кружалов сразу взял быка за рога.

– Хочу вас предупредить, Павлик, что труп из меня вышел, – без обиняков, с народной прямотой высказался Семен и высморкался. – С помощью Марины. Если вы надеялись на мою трупность, то зря тратили время.

Павел прямо подпрыгнул.

– Что вы, что вы, Семен! – вскрикнул он. – Меня больше всего привлекало то, что вы из простого народа, а контакт у вас с нами полный! Конечно, Марина подсказала, но ведь какую же нужно интуицию иметь, какое свое нутро!

– Нутро у нас есть. Вы вот диковатого старичка зря не заметили…

– Я всех замечаю таких. Не только в вашем подвале… И Егор Корнеев, мой друг, тоже…

– Тогда мы с вами завсегда друзья. Образование ваше не помеха, главное – нутро…

– В этом случае я тоже буду прям, как военнослужащий все равно. Хочу видеть Никиту!

– Никиту?! Он – король, настоящий король!

– И что?

– Он был у меня, но не вышло. В смущение меня ввел.

– Так что, он не придет теперь к вам??!

Выяснилось, что вряд ли придет. Павел беспомощно развел руками, но Семен, хмуря брови, мрачно утешил его.

– Художника в подвале помнишь? – сказал он. – Так тот все знает. Хотя, где Никита живет и живет ли он вообще – про это, конечно, никто не знает. Но есть тут дурачок один, смехун, который часто ни с того ни с сего хохочет. Но не плачет потом, не подумай, – добавил Семен. – Похохочет себе и вроде бы успокоится. Так вот Никита к нему симпатию имел. Их редко, но видели вместе. И художник наш знает, где живет смехун этот, потому что был у него из-за какой-то картины, которая валялась у смехуна под кроватью где-то. Художник наш не так уж часто, но заходит в подвал, ночует, любит там все: и сырость, и картины, и людей, и крыс. Он у нас часто рисует в темноте, не видя ничего. Говорят, такой способ рисовать есть. Он и выставки какого-то Самохеева у нас устраивает, картинки страшные в подвале висят, но Самохеев этот никому и нигде не известен, его не продашь, – разговорился вдруг Семен, – хотя наш-то считает его гением. Нашего звать Всеволодом, сирота он.