Одна старушонка, ходившая в ведьмах и не раз зимой летавшая на метле, что деревенские никогда не отрицали, «сами видели, вопреки глупой науке», предупреждала Бореньку: «Смотри, сынок, как бы Сам на тебя не обиделся… из-за черного козла… Он его любит и им порой оборачивается, но не для смеха… Он, Сам-то, вообще не обидчивый, но мало ли чего… Береженого, как говорится… ох… ох… ох…»
А Боренька хохотал, не удерживался…
И все-таки надо было найти Безлунного, Тимофея Игнатьича. Принимали его, как известно, за всякое: фантом ли он, оборотень ли, пришелец, просто ученый человек со средневековыми науками или, наконец, лихой умелец со знаниями, ходившими сто тысяч лет до нас, – мнения были разнообразны. Адреса, конечно, не было, да и какой тут адрес такому. У него адресов, сгоряча говорили некоторые, может быть, на дню штук двести бывает, и не все из нашего мира. Опять же не видел его почти никто, все больше разговорчики по телефону, странные и мистически назойливые. В сновидениях его, правда, больше видали. Даже «фамилия» его вызывала подозрения. Раз «безлунный», говорил Егор, то, значит, не идет путем предков, путем Луны, как почти все смертное человечество, но и, естественно, путем Солнца, путем богов, также не похоже: просто без Луны он, без предков, один болтается во Вселенной, и безобразничает.
Искали, искали его, а Безлунный сам позвонил – Марине.
– Пропал Паша, знаю, знаю… как не знать, – раздался в трубке его, на сей раз добродушный, голос.
– Тимофей Игнатьич, встретиться бы надо, – ответила Марина.
– Это вполне нам доступно, ласточка. Выходи прям щас из дому, в садик, что у вас сбоку, – прозвучал Безлунный.
Марина выбежала. Она всего-то раза два видела Безлунного (в земной его форме), но сразу признала – такого сразу отличишь! И это несмотря на то, что Безлунный в чем-то действительно изменился, словно принял чуть-чуть другую форму. Такой же толстенький, приятный старичок, глаза стали отдавать мучительной голубизной, и вообще было что-то тихонечко не то. Это было чуть-чуть неприятно.
Сели на скамеечку, кругом – собачки, детский смех.
– Что с Павлом? Где он? – сразу спросила Марина.
Безлунный повернул к ней свое круглое лицо, глаза из глубины своей выглянули прямо на нее – и Марина тут же поняла, что он не знает.
– Не знаю, не знаю, дорогая Марина Дмитриевна. Я не Господь Бог, к примеру.
Марина молчала.
Безлунный взглянул на верхушку деревьев и процедил как будто даже в сторону:
– О провалах в прошлое и в будущее… Я могу знать место, время, когда это может быть, но не знаю «куда», в какую точку прошлого или будущего. Не я же всем этим управляю. Но все-таки… Может, хотите прокатиться туда-сюда?
Марина рассмеялась.
– Хотите разрядить некоторое напряжение между нами?
– Шучу, шучу, Марина Дмитриевна… Слабость такая: никак не могу избавиться от своих шуток, во всех смыслах. Знаю: вы далеки от всей нашей суеты. Но смотрите: сами-то не пропадите. А наша-то суета великая! – вдруг взвизгнул Безлунный, голубые глаза его расширились и совино повернулись на Марину. – Вам этого не понять! В теле-то, в форме, вами проклятой, в виде существа, страшнее, ответственней, таинственней быть, чем там – и он указал на Небо, – в стране Чистого Духа и Чистого Бытия. Вот так-то! Пусть я мерзок, похотлив, блюю от злобы, как все люди, хочу жить бесконечно здесь, в мирах, а не там. Пусть хоть все грехи человеческие, тошнотворные, смрадные, змеиные копятся во мне – но путешествовать по мирам буду!
Марина развела руками.
– Вольному воля, – сухо сказала она. – Но все-таки, может, откроетесь, почему вы Павла тогда, с этого ведь и началось, подставили?
– А это уж мои дела, Марина Дмитриевна. Профессиональные секреты не разглашаются. Но зла я никому не хочу.
– Неужто?! Но выходит-то не по-вашему.
– Правильно. Не все гладко у меня получается. – И Безлунный погладил себя по животику. – У кого все гладко-то?.. Вот если Павлуша нашел бы ключ к Никите, а я все-таки надеялся, что именно он доберется, – все было бы по-иному. А где он сейчас, если убит, то как, извините, с душой – ведать не ведаю, сам озадачен. Или, вы думаете, я не бываю озадаченным?
Марина чувствовала: не врет старичок, не врет.
Она уже рассеянно глядела вокруг. И внезапно встретилась глазами со взглядом одиннадцати-двенадцатилетнего мальчика, пристально смотревшего на нее. Неожиданный холод и ток прошли по спине Марины.
«Неужели узнал? – подумала она и внимательно посмотрела на мальчика, – вот этот будет сверхнаш, а если сложится благоприятно, все перевернет. А может, и уйдет – года через два-три».
– А все-таки вы лукавите, Тимофей Игнатьич. Иногда бывает, что вы можете определить «куда», в какую эпоху, и даже в другой цикл человечества, ну насчет этого я шучу, – и она подмигнула Безлунному. – Не так ли?
Тимофей Игнатьич хохотнул даже как-то похотливо, но не совсем в человеческом плане, и пробормотал:
– «Иногда» не считается. Но учусь, учусь. Ученье – свет, как известно, – захихикал опять старичок и замахал ручками.
Но потом вдруг жуткая многозначительная мрачность овладела им, возникло молчание, и он проговорил:
– Я знаю, в какой точке времени мне надо быть. Но чтоб определять «куда» занесет… – и Безлунный как-то рассвирепел.
– Нужны такие тайные знания, Боже мой! Марина Дмитриевна! Господь Бог ближе нам, чем все это!.. Хотя, кстати, к разговору, у нас еще с дореволюционных времен в этом направлении работали. Кое-кто и в глубокой норе. Такие уж у нас люди… А Павла жалко…
Марина встала.
– Я пошла.
Но пошли они вместе – Марина домой, а Безлунный неизвестно куда.
– Интересные дети стали появляться, не правда ли, Тимофей Игнатьич? – отстраненно спросила Марина, поглядев, пока они шли, на лица детей.
– То ли еще будет, – буркнул Безлунный и исчез в толпе.
…Как только хохотун Боренька появился в Москве, его тут же взяли в меру компетентные органы, уже изучающие дело о тайном обществе, об убийстве его главаря Крушуева и о диком Юлике. Допрашивали Бореньку часа два с глазу на глаз в тихом кабинете, но когда кто-то из чиновников проходил по бесшумному коридору мимо, он вздрагивал от звуков неестественного хохота, раздававшегося из кабинета. Такое им приходилось слышать впервые: ведь такие места не очень располагают к юмору.
…Бореньку, разумеется, выпустили. Но после этого он замолк. Замолк в том смысле, что о всей этой туманной истории он никому – ни-ни. Ни одного слова. Может, просто предупредили о чем-то неопределенном, но пугающем, но в остальном Боренька вел себя почти весело.
…Так что его появление в Москве ничего не изменило – слух ходил в основном тревожно-простой: Павел пропал, но куда, где и что с ним стало и тьме неизвестно.