— Ты молодец, Степан, — мрачно ответил Данила. — Сплясать-то хочешь?..
— Потом, потом…
— Ладненько. Допивай пивко и в путь. С новым Вергилием. Русским Вергилием. Потому тебе не страшно будет и ты многое поймешь…
— Далеко идтить?
— Для начала на автобусе доедем. Потихоньку, потихоньку будем дверцы открывать и заглядывать. Вместе. Ты годишься для этого, Степан.
Они встали, нашли автобус и поехали. Автобус качало, трясло, пассажиры ругались, а водитель в ответ угрюмо молчал.
— Как он ведет, окаянный, — шипела рядышком с Данилой старушка. — В канаву, в канаву нас сбросит наверняка.
— Не преувеличивай мать, — сурово оборвал ее высокий дядя. — Трясанет, а потом мозги опять на место встанут. Не бойсь.
Проехали с часок, к окраине.
— К кому же мы едем-то, а, Данила? — спросил Степан, проснувшись.
— Как к кому? К Парфену Платонычу. С него и надо начать.
— А вдруг его нет дома?
— Он дома всегда. Последнее время. Не хочет нигде быть.
Скоро оказались за пределами Москвы, за кольцом. Ехали по шоссе, вдоль которого приютились низенькие деревянные домики, мелькнула церковь, потом все пустее. Но домики попадались.
На каком-то повороте вышли. И пошли прямиком к обычному домику с садиком и огородом на отшибе.
Долго нажимали кнопку звонка у калитки. Наконец послышались шаги и мутный шум. Открылась калитка, и пред ними предстал лет сорока пяти небрежный бородатый мужчина, и рядом с ним — непомерно огромный белый козел, который не жался, а как бы охранял человека.
— Парфен Платоныч, мы к вам, — буркнул Данила.
— Если ты с собой и с ним, проходи.
И хозяин повел их к дому. Козел неотступно следовал рядом и даже норовил боднуть Степана.
Вошли в комнату, и Степан ахнул.
К примеру, часы стояли на полу, большая черная собака лежала на столе, оцепенев, телефон был заброшен на печку, картины на стене были повешены вверх тормашками, наоборот, и головы изображений там свисали к полу. Кошка кидалась из угла в угол. За стеной кто-то мычал, но не по-коровьи.
Козла тоже впустили внутрь, как будто он был некий хранитель.
— Где жена? — невозмутимо, по-домашнему спросил Данила.
— В подполе.
Жена у Парфена Платоныча была бельгийка, Бог весть как попавшая сюда. Она безумно любила мужа, но пряталась от него куда возможно.
— Садитесь, гостями будете, — и Парфен Платоныч указал на стулья около стола.
Расселись, собака на столе зарычала, но с места не двинулась.
— Как лежит, так и лежит, — задумчиво отметил Данила.
— Угощаю только водой, ты знаешь, Данила. И Парфен поставил на стол ведро воды с кружками.
Тут даже Степан вопросительно взглянул на Данилу, но тот кивнул головой: дескать, все идет как надо.
Козел блеял, кошка металась, собака спала, звенел телефон на печке, к которому никто не подходил.
Из подпола доносился смех жены.
Выпили по кружке холодной чистой воды.
— С чем пожаловали? — спросил Парфен.
— Да не с чем, Парфенушка. — Данила вздохнул. При его мрачности это было странно. — Просто хотел другу тебя показать.
— Раз друг, то пусть смотрит, — сердито согласился Парфен.
Потом посмотрел в окно и вымолвил:
— Какая темень на дворе, какая темень. Степан вытаращил глаза и произнес свои первые слова в этой комнате:
— Какая же темень, когда совсем светло, только два часа дня…
Парфен дико посмотрел на Степана.
— Я, наверно, вижу то, что ты, щенок, не видишь. Темень вокруг, а для вас, для дураков, — светло…
Данила толкнул ногой Степана: дескать, не обижайся.
Но Степан и не думал обижаться. С радостным изумлением, открыв рот, он смотрел на Парфена.
Парфену его взгляд понравился.
— Дай руку, человек, — сказал он и протянул свою.
— А ты кто? Нетто не человек? — воскликнул Степан.
Парфен ничего не ответил, но с подпола прозвенел нежный, серебристый, даже музыкальный женский смех.
Никто из гостей, однако, не решался пригласить даму наверх.
Чаепитие воды продолжалось.
Парфен хмурился, глядя в окно, и бормотал:
— Жалко луны, хорошо, когда с луны души мертвых на нас глядят. У меня тогда на душе спокойно. А сейчас вот луны нигде не найдешь… Вот времена.
Степанушка со всем смирился и только поддакивал. А про себя думал: «На этом свете мало ли кого можно встретить… А все-таки он хороший человек с виду…» Данила с удовольствием кивал головой.
И вдруг Парфен встрепенулся. Глаза его загорелись, борода почернела.
— Я клопов в вас вижу, ребята… Клоп в вас растет огромный и с умом, как у крыс.
— Какой же он из себя, клоп-то? — строго спросил Данила.
— Какой из себя, не знаю, а какой вижу — не скажу. Плохо, плохо человекам в этом мире стало. Весь земной шар в клопах.
Степан печалил глаза.
Схватив ведро и отпив оттуда, Парфен заревел тихим голосом:
— И вампиры кругом. Вампиры! Кишмя кишат. По всей голубой планете. Съедят ведь в конце концов… Жадность-то какова, жадность!.. Расплатятся потом за все… Вампиры, вампиры, упыри! Торжествуют везде! — погромче закричал он.
Козел встрепенулся и боднул Степана. К Даниле не приставал, ибо любил его.
Погладив козла, Степан задумался.
Парфен между тем ревел (уже во всю глотку) что-то несусветное, но жуткое и разумное. В подполе все затихло.
И животные замерли, словно не родились.
Данила слегка толкнул Степана:
— Ты должен у меня все понять. А сейчас уходить надо. Парфен, не дай Бог, скоро в транс войдет.
Степан кивнул рукой.
— Парфен Платоныч, нам пора, — сказал Данила, вставая.
— Не держу, — угрюмо сказал Парфен и пошел провожать.
У ворот глаза его опять загорелись, так что козел, плетущийся сзади, заблеял. И у Парфена вырвались слова, хотя он их, видимо, и сдерживал:
— Мир этот создан ошибочно… вкось… вкривь… не так, как надо. Оттого все беды. А деваться тварям некуда: живи, и все. А жить и по ошибке хочется, тоже тайна это. Тайна, она даже в маразме есть… Поняли?.. Ну, покедова, девочки, клопы и вообще любимые… Ты, Данила, заглядывай и Степана бери, он мне понравился по душе… Неплох, дурень.