Вдруг он остановился и пришел в ужас от содеянного. Минуту стоял молча перед обалдевшим юнцом.
— Ты меня только прости, парень!.. Я нечаянно!.. Прости… Прости!.. Дай я тебя поцелую.
Парень молчал, всхлипывая. Андрей взревел:
— Ну дай я поцелую тебя, родной!.. Прости меня… Без прощения не уйду.
— Уйдите, уйдите, — взвизгнул вдруг парень. — Мне страшно. Лучше бейте, но не целуйте! И прощение ваше странное!
Андрей истерически расхохотался:
— Ах ты, философ мой! Лао-цзы маленький! Давай тогда я лучше тебе мою рубаху подарю! — и Андрей сбросил затем рубаху с себя. Куртку надел, а рубаху сунул на колени парнишке:
— На, хорошая… Мне не жалко… Слезы утри ей или носи на память. И не реви больше, что же с тобою в аду тогда будет, парень!.. Не раскисай! Здесь еще не ад.
Встал и с загадочной искренностью обнял парня, глядя обездушенными глазами на луну.
— Вперед! — И побежал дальше по темным аллеям и мимо мечтающих о смерти деревьев.
Все время хотелось крушить. Несколько раз основательно швырнул камни в стабильные предметы, в покинутый киоск с пивом, в рекламу, призывающую к сладкой жизни. Одинокие прохожие шарахались, уходя в свет. Но свет был лиловатый с подозрением на мрак.
Андрей подбежал к проститутке. Но отпрянул, поразившись ее беспомощности.
— Молодой человек, молодой человек! — дико закричала она ему вслед.
— Куда же вы от меня, куда же вы?
Ответа не было. Женщина задумалась:
— Не надо было мне становиться проституткой, последнее время многие бегут от меня, как только увидят… Но почему, почему?.. Что во мне вызывает отвращение?
И она попыталась взглянуть на себя без зеркала, но осоловевший взгляд застыл в пустоте.
…А Андрей все больше и больше свирепел:
— Это не мой город! Это не Москва! Она изменилась!
И он остановился, пораженный воспоминанием о человеке в баре: то, как босс какой-то, молчал, то вдруг глазки стали бегать, как крысы!
— Где мой брат, где мой брат?.. Где реальность?.. Я ищу тебя, Стасик, я ищу тебя! — дико и хрипло закричал Андрей. — Я ищу тебя!
И оказался прямо перед стариканом в хорошем пиджаке. Лицом к лицу.
— Ты не Стасик случайно? — спросил сразу. — Ты не Стасик??
— А кто такой Стасик? — осторожно поинтересовался старик.
— Считался моим братом, учил меня уму-разуму, а сейчас — не знаю кто… Пропал… По зеркалам только шмыгает, может быть.
— Ну-ну, — миролюбиво ответил старик. — А меня, между прочим, тоже Станиславом зовут. Станислав Семеныч, могу представиться.
Андрей ошалело посторонился.
— Батюшки, вот оно что! Имя и отчество совпали, может, и остальное тоже совпадает.
Старикан поежился.
— Боишься? А хочешь я с тебя сейчас штаны сниму? А там видно будет!
Старикан от изумления раскрыл было рот, в который Андрею захотелось плюнуть, но в то же мгновение он заметил, что выражение лица старикана кардинально изменилось: оно стало хищническим, почти вампирическим, словно все лицо превратилось в оскал.
Андрей стал трясти его за пиджак.
— Ты что? Ты кто? Пенсионер или вампир? Или, может, ты мой отец?
Но вместо ответа на такие вопросы Андрей увидел широкую, слезящуюся улыбку, расколовшую лицо старика, и лягушачий, просящий взгляд.
— Только не бей, не бей, ладно? — пробормотал старик. — Лучше пиджак возьми, и все тут.
Взгляд его стал настолько умоляющим, даже глубинно-женским, жалостливым к себе, что Андрей мгновенно стал внутренне относиться к нему как к женщине:
— Может, вас проводить, Стасик? И уложить в теплую постельку? Да? — змеино-сочувственно высказался он.
— Креста на вас нету, — вдруг прозвучал вблизи голос простой бабки.
— Что пристали к старику? Помереть спокойно не дают людям!
Андрей сразу же остыл, словно его окатили холодно-нездешней водой. Но потом опомнился.
— Не на мне креста нету, а на мире этом — на всем этом мире, вот так! — крикнул он вслед бабке.
Старикана и след простыл, даже от его женственности пятна не осталось.
«Надо бы обрызгать это место духами, — подумал Андрей, — да духов нет».
На небе все темнело и темнело, неумолимо и безразлично. Андрей присел на скамейку. И вспомнились ему глаза брата: большие и невинно-жуткие.
«Как это Алла его не зарезала, такого, а ведь они любили друг друга, особенно он. Все говорил мне: „Лучше я умру, чем Алла“.
Андрей вздрогнул: «Так и оказалось, впрочем… Хотя что я? Он же не умер. Он бы тогда так в записке и написал: мол, жизнь опротивела, хочу на тот свет… Так нет ведь… Он явно жив, но в каком смысле, и к тому же не хочет нас знать: ни меня, ни Аллу, никого и ничего. Всех кинул».
И перед умом Андрея открылись вдруг глаза Станислава. Он вспомнил, что, по рассказам матери, старый цыган, заглянув случайно в глаза трехлетнего тогда Стасика, со вздохом сказал:
— Большой шалун будет парень.
И с уважением отошел в сторону навсегда.
— Что буйствуете, товарищ? — раздался рядом голос милиционера, по старинке употребившего это старомодное слово «товарищ».
Андрей снизу невзрачно посмотрел на него.
— В чем буйство? — только и спросил.
— А я откуда знаю, — спокойно признался милиционер. — Что вы тут разговариваете, платите штрафуй все тут.
Милиционер слегка пошатнулся.
— Так денег нет.
— Брось ты, сколько-нибудь да есть. Дело в дружбе, а не в деньгах… Короче, отстегивай.
— Сто рублей только есть, — ответил немного приходящий в себя Андрей.
Подумал даже, что бить милиционера опасно, избиение при исполнении — дело серьезное, могут найти, да и парня этого просто так не изобьешь.
— Ну, ладно, сто рублей тоже деньги. Давай, не мешкай. Рот не разевай.
Милиционер помял бумажку в потной руке и добавил:
— А как же ты домой-то доедешь? Ишь, на ногах не стоишь, как и я. На тебе десять рублей сдачи и иди себе с Богом, — миролюбивое, даже отеческое, было заключение.
Андрей взял десятку и пошел.
— Смотри, на меня не обижайся, — выпалил ему в дорогу милиционер. А потом, помолчав, добавил криком: «Будешь обижаться, арестую!»
Нил Палыч вошел тихо, никого не трогая. Лена открыла ему, потому что он постучал по-своему: три стука, пауза и потом четвертый. Да и вибрации были его, нажатие же на кнопку он отрицал. Лена была одна в квартире. Наступала ночь, потому и не спала.