– Вдруг какой-то старичок-паучок нашу муху в уголок поволок…
Дурацкий стишок не отвязывался всё время, пока они делали дело. Дыхалка у Эдика была ни к черту, прокурил все легкие своим термоядерным «галуазом». Сопел, старая развалина, кряхтел, постанывал. Но старался и в общем был молодцом. Долорес Ивановна изо всех сил сдерживалась, чтоб не орать. Она то кусала губы, то шептала: «Муха криком кричит, надрывается, а злодей молчит, ухмыляется». И двигала задницей в ритм. Получалось очень складно, спасибо Корней Иванычу.
Вдруг представила, что входит дежурная сестра, селедка слабосоленая, а еще лучше, Верочка-целочка. Пускай, пускай! Будет офигительный скандал. Пожалуй, выпрут к черту в Россию. То-то зятек попрыгает.
Она нарочно заорала. Но притворный крик перешел в настоящий, когда дебил оглянулся и уставился на невиданное диво: дедка с бабкой тянут-потянут.
Давно она так не кончала.
Отпихнула Муху.
– Спрячь предмет. Пригодится.
– Я еще не это…
– Перетопчешься. Тебе вредно.
Уф, устала. Все-таки не шестьдесят лет. Эдик, бедненький, тоже за сердце держался. Заныл:
– Долли, ну ты чего. Я кончить не успел.
– Хочешь, чтоб я залетела? Потом анкор сделаем, с гондоном, – пообещала ему она, и дурачок сразу успокоился.
Долли села на стул, нога на ногу. Потянулась. Хорошо тут, прямо уходить не хочется. Потрындеть после сексика – самое варенье.
Но сначала она совместила приятное с полезным.
– Зайчик, подкинь своей зайчихе капустки. Что-то я совсем на мели. Завтра получу перевод – верну.
– Мой портмонэ к вашим услугам, звезда души моей! Эдик широким жестом протянул ей бумажник, и Долли аккуратно собрала оттуда все бумажки кроме пятерок.
– Чмоки тебе, сладенький. Запомни: сто семьдесят. Завтра отдам как штык.
Как же, запомнит он. Вот еще один плюс от хахаля в маразме. Всегда можно перехватить денюжек, без отдачи.
Хитрожопый зять после некоторых вольностей, которые Долорес Ивановна позволила себе с кредиткой, посадил тещу на голодный паек. Дал в банк распоряжение, согласно которому к ней на счет ежедневно поступало сто евро, плюс триста перед каждым уикендом, плюс тысячу первого числа каждого месяца. Сквалыга поганый!
Положив голову на плечо своему горе-любовнику и представив, что это не Муха, а Джордж Клуни, Долли сыто проворковала:
– Ну, кому рассказать сказку?
– Мухе-цокотухе.
Эдик был шикарный слушатель. Всему удивлялся, со всем соглашался.
И стала Долорес Ивановна рассказывать про свою неспетую песню, неосуществленную бизнес-мечту.
– Вот была бы я не дура и вертихвостка, а деловая женщина, открыла бы я в Москве секс-школу. Важнее секса в жизни вещей мало, а может, и вовсе нет. Но никто людей этому искусству не обучает, поэтому почти все трахаются безо всякого вкуса, как животные, а уж сколько на свете одиноких мужиков и баб, кому вообще ни хрена не достается – не сочтешь. Было бы у меня отделение для подростков обоего пола, под названием «Курсы дефлорации». Там подрастающее поколение учили бы с самого начала относиться к сексу с умом и быть классными любовниками. У кого диплом моей школы – за тем партнеры прямо в очередь бы выстраивались. Еще у меня были бы курсы повышения квалификации для молодых супругов. Льготные абонементы для одиноких женщин и мужчин. Клуб «Солнечный удар» – для маленьких приключений. Профильные кружки по специальным интересам. Пикантные маскарады. Тематические вечера «По странам и континентам» или там историческое: «Секс в древней Элладе», «Сексуальные техники танского Китая» и прочее. Спецобслуживание для инвалидов, потому что им тоже жить надо. Семинары по развитию сексуальной фантазии. Да мало ли что можно придумать! И не было бы от моей школы ни обществу, ни людям никакого вреда, а одна только польза…
Муха слушал, подхихикивал. Но тихо – не нарушал полета мечты.
Странный день. То неделями никто ко мне не заглядывает, кроме сестер, массажистки да Пятницы, то вдруг паломничество. Хотя это слово вряд ли подходит для сцены, которая только что разыгралась в нескольких шагах от моей кровати.
Я, разумеется, не могу видеть спаривания, но слух и особенно обоняние с лихвой компенсируют отсутствие картинки. Давно, очень давно не обоняла я запаха разгоряченной плоти. Удивительно, что он так взволновал меня, древнюю полумертвую старуху.
Вот Пятнице все равно. Каждое его движение мне понятно – я отлично изучила все шорохи его одежды и могу точно сказать, что он оглянулся на похабников всего один раз, очень коротко, и не заинтересовался. Так же, мельком, оглянулся бы он на двух сладострастно жужжащих мух.
Но я не аутист. Энергетические волны совокупления Инь с Яном, а потом развязная болтовня престарелой развратницы – вот уж сюрприз так сюрприз – меня возбуждают. Как неистребляемо цепка жизненная сила! Неужели меня всё еще можно назвать женщиной?
И сама собой открывается страница, на которую я много лет не заглядывала и которую недавно опять перевернула, не задержавшись.
Книга давно минувшего маньчжурского лета выпала из моих рук и раскрылась там, где ей захотелось.
Я снова в охотничьем балагане, посреди глухого леса. Ночь, тлеет огонь в ямке. Уныло кричит птица.
Иван Иванович ритмично раскачивается, наслаждаясь действием Хрустальной Радуги. Я нетрезва, я только что сделала несколько глотков спирта. Сама не знаю, зачем. Из зависти к его опьянению? Или в надежде подняться к облакам, где витает мой учитель?
Я тоже хочу «слышать звук Жизнесвета», но вместо этого чувствую, что не могу спокойно усидеть на месте. Что-то такое витает в воздухе, что-то озорное, отчего распирает грудь и горячо в низу живота. Мне хочется выкинуть какую-нибудь штуку, которая выведет Ивана Ивановича из его благостной эйфории. Пусть у старика хоть раз отвиснет челюсть. Чем бы его ошарашить?
(Ничего не могу поделать с давней привычкой всему давать научное обоснование. Настроение, которому поддалась охмелевшая Сандра, называется «sacrilegy impulse» («кощунственный импульс») или «табусубверсивная мотивация», то есть неудержимое желание нарушить какое-нибудь табу. Обычно такого рода девиантное поведение свойственно психопатическим и социопатическим личностям, но в моменты нервного возбуждения или алконаркотической интоксикации порыв нарушить табу может охватить и самого обычного, среднестатистического человека, у которого вследствие химических реакций в сдерживающих центрах мозга нарушается контроль за собственными поступками. Часто бывает, что, протрезвев, мы не можем поверить, что были способны на такие безобразия.
Могу предложить и другое объяснение того, что случилось – уже не из области нейрохимии, а сугубо бихейвористское. Опьянев, Сандра взбунтовалась против установившейся иерархии «патриарх-ученица». Ну, а с фрейдистской точки зрения всё предельно ясно: синдром дочерей Лота. «Напоим отца нашего вином и переспим с ним».)