— Сволочь! Сволочь! — рыдала она. — Ты что наделал?
Грудь Жана опустилась в последний раз и больше не поднялась.
То же место, окутанное дымом.
Миновало еще одно мгновение.
Невыносимая боль прожгла ее насквозь и сразу же исчезла. Как и все остальное. Такого неколебимого покоя и такой абсолютной тишины Анна никогда прежде не знала. Она подождала, что будет дальше. На вопрос, сколько времени продолжалось это ожидание, ответа не существовало, потому что время тоже исчезло.
Но сама Анна никуда не делась. Она не видела, не слышала, не чувствовала своего тела, но она БЫЛА. Это необъяснимое ощущение — единственное, что у нее осталось.
Мысль не работала. Анна вся обратилась в ожидание, но не отдавала себе в этом отчета. Ее органы чувств были предельно напряжены, но не получали никаких сигналов.
Ожидание могло означать только одно. Время исчезло не окончательно, когда-нибудь оно задвигается вновь.
Так и вышло.
Первым пробудился слух.
Анна услышала звуки, похожие на очень далекое завывание вьюги.
Да, это был ветер!
Он коснулся ее лица, а значит, к Анне вернулось и осязание. Вместе с ним появилось ощущение движения. Тело — а у Анны по-прежнему оставалось тело — тронулось с места и потянулось вверх, безо всякого усилия с ее стороны.
Зрение, оказывается, тоже вернулось. Она поняла это, когда уловила мелькание какого-то смутного, но неоднородного фона. Просто было очень темно, совсем темно, вот она ничего и не видела.
Я лечу, подумала Анна. Это была первая оформленная мысль.
Да, Анна неслась вверх, будто на скоростном лифте высоченного небоскреба. Только лифт был без стен, пола и потолка. Вернее, Анна сама сделалась лифтом.
С каждым мгновением становилось немного светлее. Теперь можно было рассмотреть шахту получше. Пожалуй, это была не шахта. Колодец. Округлый. Стены из чего-то органического, плотского. Что-то они Анне напоминали. Ах да. Картинку на дисплее УЗИ: такое же чередование мутных серых контуров. Плюс едва заметное, живое колыхание.
Зрение прояснилось оттого, что сверху, куда неслась Анна, лился ровный свет. У колодца было выходное отверстие!
Здесь Анна впервые догадалась посмотреть вниз и обмерла.
Несмотря на бешеную скорость движения, никуда из бара она не улетела. Ну, может быть, поднялась метра на два, к потолку. Не выше.
В зальчике, где секунду или вечность назад сидела Анна, все было перевернуто вверх дном. Противно пахло горящей синтетикой и паленым мясом. Ага, обоняние тоже восстановилось! Повсюду клубился густой дым, но, странное дело, он совсем не мешал Анне разглядеть картину вплоть до мельчайших деталей.
Барная стойка вдавилась внутрь, а посередине лопнула. От мебели остались лишь мелкие обломки. Анна рассмотрела несколько фигур. Одни были неподвижны, другие двигались. Кто-то, сразу несколько человек кричали ненатуральными, резкими голосами. Особенно неприятно было слышать молодую женщину, которая трясла кого-то лежащего и визжала: «Putain merde! Merde!» Женщина почему-то была голая, ее острые груди болтались из стороны в сторону.
Но здесь Анна увидела нечто такое, отчего сразу забыла обо всем остальном.
Под грудой деревянного и стеклянного сора лежала она сама, ничком. Костюм от Балансьеги разодран, ноги нелепо вывернуты, волосы на голове тлеют, а правая рука, кошмар, лежит в двух шагах от тела. Из красного, кровоточащего ошметка торчит белая кость…
«Это я! Меня убили!» поняла Анна, и стало ужасно жалко себя, такую истерзанную, изорванную.
Уронили мишку на пол, оторвали мишке лапу…
Анна громко всхлипнула, хотела вытереть покатившиеся из глаз слезы, но рука осталась сухой. Правая рука, та самая. Она была на месте, никуда не делась!
Вообще все тело было в полной сохранности. Правда, оно сделалось каким-то… каким-то неясным. Анна держала ладонь у самого лица, но видела ее будто сквозь туман. Или это сама ладонь была соткана из тумана?
Удивительно при этом, что все, происходящее на месте взрыва, можно было разглядеть очень подробно. Любая мелочь, на которую Анна обращала взгляд, сразу представала в резком фокусе и очень близко.
Лопнувшая бутылка джина «Гордонс».
Шеврон на рукаве мужчины, вбежавшего в бар вместе с другими людьми, часть из которых была в форме, часть в белых халатах, а часть в обычной одежде.
Родинка на плече орущей француженки.
А между тем очков на носу у Анны больше не было. Они валялись на полу, разломанные в трех местах, с треснувшими стеклами. Их тоже было отлично видно. Да что видно! Она протянула руку и запросто потрогала титановую дужку. Однако странный полет при этом не прервался. Анну все так же утягивало вверх, сквозь темный колодец, к медленно, очень медленно приближающемуся свету!
От полнейшей несовместности всех этих событий и ощущений ей стало… нет, даже не страшно, а невыносимо одиноко. Она была одна, совсем одна в этом жутком пищеводе, этом шланге, этой прямой кишке, от всего оторванная, всеми покинутая. Когда Ю.А. ее бросил, тоже казалось, что худшего одиночества на свете не бывает, но нынешнее было в тысячу, в миллион крат безысходней.
Одна, навсегда одна, содрогнулась Анна и зажмурилась.
Вдруг что-то коснулось ее щеки. Точнее, не коснулось, а будто обдало дыханием. Анна открыла глаза и вскрикнула от неожиданности.
Рядом, совсем близко, кто-то был! И справа, и слева.
Она узнала этих людей, хотя, в отличие от фигурок, суетившихся в разгромленном баре, эти были видны смутно, одними контурами.
«Не бойся, Нюсенька, не бойся», — шепнули с одной стороны.
«Не стремайся, подрунька, прорвемся», — хрипловато дохнули с другой.
«Нюсенькой» ее называла только бабушка, которая умерла в семьдесят восьмом. «Подрунькой» — единственная настоящая подруга, Верка, разбившаяся на машине в позапрошлом году.
Это и правда были они. Теперь Анна увидела седую прядку на бабушкином лбу, непременную камею с Афиной Палладой на ее груди. От Верки пахнуло табаком и немножко алкоголем. Когда-то бабушка снилась Анне часто, это была первая смерть в ее окружении. Верка же снилась до сих пор. Анне ее здорово не хватало.
Невозможно передать, до чего она им сейчас обрадовалась. Хотела дотронуться, обнять. Не получилось, руки рассекли пустоту.
«Э, э, полегче, — хохотнула Верка. — Ручонки-то прибери».
Бабушка ничего не сказала, только грустно покачала головой.
— Где я? — крикнула Анна. — Что меня ждет? Куда я несусь? Что тут у вас вообще?