Так определилась тропинка. По ней Джулиан и пошел.
Так, изумленным вздохом, все и оборвалось. Именно что оборвалось. По живому. По костям и плоти, по нервам. Смертная мука, как ей и положено, была ужасающей, но, по милости Божьей, короткой. Уже мгновение спустя Гражина ощутила облегчение, будто с плеч упала вся тяжесть мира. Ничто больше не раздирало на куски, не давило, не терзало.
Тишина и покой.
Я больше не тело, я душа, поняла Гражина и ужаснулась. Она была не готова к встрече с Всевышним. Не готова держать ответ за свои грехи. Они были смердящие. Их было много. В новой жизни, ради которой совершались все эти мерзости, Гражина собиралась все исправить. Но прав был отец Юозас, когда говорил: «Не дано нам знать, когда призовет Господь, а потому будь всегда в чистом. Как покажешься Ему на глаза в своем срамном белье, похотью и алчностью загрязненном?»
Именно такой, замаранной да неотмытой, и предстанет она теперь перед Судией. Всякому католику ведь известно, что до Страшного Суда, который наступит еще не скоро, каждого новопреставленного ждет Суд Частный. Немедленный и неотвратимый. И муки для грешника начнутся сразу же.
Поэтому Гражина знала, что тишина продлится недолго. Очень скоро раздастся плач и скрежет зубовный. Ее плач, ее скрежет.
Что же это я делаю, спохватилась она. Передышка дана для того, чтоб непокаявшаяся душа успела сказать главное.
«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй грешную рабу Твою Гражину. В руки Твои, Господи, предаю дух мой. Аминь».
Хотела еще помолить о заступничестве Деву Марию, но не успела. Едва прошептала «Святая Мария, Матерь Божия, молись обо мне, грешной, в час сме…», как началось.
Язык разом присох к гортани.
Тьма раскололась молниеобразными трещинами, будто кто-то разбил снаружи яичную скорлупу. Послышались сухой треск и мелодичный звон. Справа на Гражину пролился свет золотой, солнечный. Слева серебряный, лунный.
И подступили к ней две фигуры. Она знала: то ангел-хранитель и бес-соблазнитель. Оба сопровождали ее всю жизнь, с детства.
Удивило лишь одно. Черты обоих были не смутно-анонимны, а индивидуальны, по-человечески определенны. У Светлого Мужа лицо мягкое, участливое, похожее на любимого Гражиной в детстве актера Леонова. У Темного Мужа лицо жеваное, хмурое, тоже кого-то очень напоминающее, только сразу не сообразишь.
Первый был одет во что-то длинное, свободное, переливающееся. Второй, в засученной до локтей грязной спецовке, в заляпанных кирзовых сапогах.
От первого благоухало цветами и травами.
От второго перегаром и тем кислым запахом, каким обычно несет от слесарей-сантехников.
Вдруг Гражина вспомнила, где она видела этого Сантехника. Не один раз, много.
Его мятая физиономия проглядывала то в набитом автобусе, то в толпе на улице, то среди клиентов ночного клуба. Всякий раз очень ненадолго, так что Гражина успевала приметить ее лишь краешком глаза. Почувствует что-то особенное, взглянет еще раз, а того лица уже не видно. Пропало. Вот, оказывается, кто это был…
«Ну, что встала, милая, — сказал Бес. — Насилу что ли тащить?»
И протянул руку с обстриженными под самый корень, но все равно грязными ногтями. Однако не коснулся. Не было у него пока, до Суда, такой власти.
Гражина жалобно взглянула на Хранителя.
Тот молча вздохнул и кивнул. Да, мол, пора.
В тоске она обернулась и увидела перед собой, чуть внизу, разрушенный аэропортовский бар.
На полу валялись обломки и недвижные тела. Под потолком покачивались несколько мерцающих силуэтов. Один был совсем маленький.
Это Юлюс, поняла вдруг Гражина. Он тоже умер!
Ей стало невыносимо стыдно.
Грешница она. Позорная сука. В этот страшный час думала только о себе, а о сыночке даже не вспомнила. Поделом ей будет и мука. Не за блуд, за подлость. Сколько раз говорила себе: это все не ради себя, ради Джулиана. Как бы не так! Норовила на маленького, безответного свалить вину за свой грех. Если бы суждено было ему и ей дожить до зрелых лет, ещё поди попрекала бы: мол, я ради твоего счастья в грязь себя втоптала, а ты…
Повесила Гражина голову. Не посмела ни окликнуть светлую фигурку, ни сказать последнее «прости». Да что уж теперь прощаться. Поздно.
Смиренно шагнула навстречу сопровождающим. Влачите на Суд. Готова.
Обступили ее Спутники с обеих сторон, то ли конвойные, то ли помощники. Трогать не трогали, а все же возникла меж ними и Гражиной какая-то вещественная связь, которую, наверное, следовало назвать старинным словом узы. Закрепленная этими узами, душа взмыла вверх, в узкую и темную Долину Смерти. Там душе полагалось соскрести с себя последние куски земного. Процесс долгий, болезненный, по кровоточащему-то мясу.
Гражина и вскрикивала, и охала. Хуже фантомной физической боли было безысходное отчаяние, завладевшее ею с той минуты, когда она лишилась сына и осталась совсем одна. Уже не мать, а бессмысленная, никчемная тварь, предавшая всех и вся, за что и тащили ее теперь на справедливую казнь.
Однако в миг самой черной тоски посмотрела Гражина на своего Правого Спутника, чей профиль был печален, но светел, и в сердце шевельнулось нечто вроде надежды.
«Прие-ехали, — вкрадчиво протянул Сантехник. — Станция Вылезайка».
Зажмурившись от невероятно яркого света, Гражина ступила на мягкую землю. Под ногами была шелковистая, изумрудно-муаровая трава. Точь-в-точь того же оттенка, что ленты под Ликом Спасителя в храме отца Юозаса.
Гражина стояла перед Источником Света, чувствуя исходящее от Него сияние и тепло. Но голову, чтобы взглянуть, не подняла. Не осмелилась. Не решилась и пасть на колени.
Но вправо и влево из-под опущенных ресниц посматривала.
Увидела, как Ангел вынул из складок одежды некую узорчатую книжицу, где были записаны все добрые дела умершей. Бес извлек из фартучного кармана потрепанную амбарную книгу, куда были занесены прегрешения.
Оба регистра двинулись навстречу друг другу и соединились в один том. Получился фолиант немалой толщины. Пожалуй, с энциклопедический словарь. Страницы в нем начали переворачиваться сами собой. Одни, будничные, быстро. Другие, значительные, медленней, и Гражина успевала разглядеть, что на них запечатлено. Это был не текст, а картинки. Миниатюры. Если смотреть внимательно, становилось видно, что изображение на них движется.
В зависимости от того, добрым или злым следовало счесть деяние, страница светлела либо темнела. И если светлела, Ангел-Хранитель радовался, а если темнела, печалился.
Одна из картинок оставалась открытой дольше других. Посмотрев на нее, Гражина ужасно распереживалась.