Не стал. Потрусил дальше.
И увидел мозаику с тремя небывалыми птицами. Посередине двуглавый орел, повернувший два своих царственных клюва в разные стороны и учтиво внимающий тому, что толкуют ему соседи. То, что птицы именно разговаривают, Кузя понял сразу и преисполнился завистью. Даже в новом своем состоянии дара речи он не обрел.
Слева от орла восседала птица, на которую было трудно смотреть, ибо вся она состояла из языков яркого пламени. Когда уронила перышко, оно искрой упало на землю и долго еще догорало в траве.
Крылатое существо, находившееся справа от орла, при ближайшем рассмотрении оказалось не птицей, а скорее львом, но еще более грозным, чем первый, украшавший собою ворота. Этот второй лев имел птичью голову с огромным острым клювом и перепончатые крылья. Пахло от него отвагой. Кузя так залюбовался этим гордым зверем, что забыл о его собеседницах. И все же что-то во втором льве было не так. Если в предыдущем чего-то недоставало, то в этом, клювастом, имелось что-то излишнее.
Стараясь ступать потише, боксер двинулся вперед по аллее и вскоре оказался на бескрайнем лугу или, вернее, у большого полотна, изображавшего луг, где обреталось бессчетное множество невиданных животных. Все они были разные, но каждое обладало спокойной величавостью движений, и многие были осенены крылами.
Невозможно сказать, сколько времени провел Кузя у края волшебного поля, рассматривая его обитателей, каждый из которых был по-своему прекрасен.
Особенно понравилась боксеру золотистая лошадь с радужными крыльями. Она взлетела к нарисованному солнцу и опустилась на ближнем конце картины, у источника. Пес хотел подбежать к коню, обнюхать его и тоже напиться из журчащего родника, но сделать это помешала какая-то непонятная сила, заставившая Кузю покинуть луг, лучше которого, кажется, ничего и вообразить нельзя.
За ближайшим поворотом, посреди благоухающей клумбы, белела статуя, увидев которую Кузя замер как вкопанный.
Гуляя в парке с Хозяином, он никогда не обращал внимания на бессмысленные каменные изваяния — если, конечно, снизу они не были помечены кем-нибудь из знакомых или незнакомых собак. Но эта статуя была живая.
Перед раскрытой книгой сидел старый человек, от которого пахло так же, как от Хозяина, — всезнанием, покоем, надежностью и добротой. Это был самый лучший запах в мире, но Кузя смотрел не на каменного человека, а на Крылатого Льва, что стоял у читающего за спиной в позе бдительного стража. Этот лев, третий по счету, был именно такой, какой нужно. В отличие от первого, летающий. В отличие от второго, без хищного клюва, а с нормальной головой, да еще с роскошной гривой.
Дальше идти было незачем.
С разбега Кузя легко вскочил на пьедестал. От толчка все вокруг дрогнуло, слегка покачнулось, но равновесие вселенной сразу же восстановилось.
Человек с книгой, не оборачиваясь, рассеянно потрепал Кузю по голове и перелистнул страницу.
А куда же делся лев? Его рядом с собакой не было.
Впрочем, Кузя перестал быть собакой. Он изменился.
Тело осталось почти таким же, только короткая шерсть из рыжей сделалась золотистой и засверкала. Оглянувшись, Кузя увидел, что у него вырос хвост. Как же он всегда завидовал хвостатым собакам, особенно овчарке Рексу, служившему в той же смене! Но куда было Рексу с его мохнатой мочалкой до этого дивного стройного хвоста с кисточкой на конце!
В восторге Кузя тряхнул головой, и оказалось, что сверху она вся покрыта косматой гривой. Это еще было не все. Странное щекотание в области лопаток заставило бывшего пса поежиться. Что-то зашумело, затрепетало, и он вознесся в небо, легко и свободно паря на крепких, надежных крыльях.
Страха он не испытывал. Похоже, Кузя расстался с этим противным ощущением навсегда.
Над головой темнело густо-синее небо с ярко прорисованными звездами, внизу зеленел освещенный солнцем Парк. Можно было летать в любом направлении, падать камнем вниз и ласточкой взмывать вверх, но не следовало надолго отлучаться с Поста.
Кузю теперь звали как-то иначе. Ему еще предстояло узнать имя, под которым он должен был нести свою Новую Службу.
Или, может быть, не новую, а обычную, зачем-то прерванную на мимолетные семь лет собачьей жизни.
Анна двинулась по траве к серому зданию, потому что больше все равно было некуда. Ни страха, ни волнения она не ощущала, лишь нетерпение: поскорей бы уж все эти ребусы закончились. Умерла так умерла. Надоело, ей-богу!
«Ты меня зовешь?» — послышался сзади тот самый беззвучный голос, что некоторое время назад посулил ей скорое возвращение домой.
Она обернулась и увидела, что сияющий контур появился снова и сопровождает ее, но исходящий от него свет умерил силу и больше не слепит. Разглядеть очертания фигуры по-прежнему было нельзя, а может быть, никаких очертаний и не было.
— Вы кто, Бог? — спросила Анна, прикрыв глаза ладонью. Остроты взору это не прибавило. Светящееся и поигрывающее искрами конусообразное облако — вот все, что она видела.
«Вроде того, — как показалось, не без смущения ответило Облако. — Хотя в принципе это вопрос терминологии».
Значит, Бог существует. Он имеет вид облака и говорит языком среднестатистического интеллигента, подумала Анна. Или же Он разговаривает на этом жаргоне только со мной, потому что я среднестатистический интеллигент. Она попыталась ощутить благоговение, но после всего, что с ней произошло за последнее время, чувства здорово притупились.
«Вы не старайтесь, — сказало Облако. — Не получится. Мне ваше благоговение ни к чему. Вам оно тоже ничего не даст».
Анна остановилась. Странно было беседовать с клубящимся светом. Будто разговариваешь сама с собой.
— В каком смысле «ничего не даст»?
«Есть души, которым Бог нужен. А вам ни к чему. Как бы объяснить… Ну зачем птице жабры? Зачем глухому музыка Малера? Зачем слепому картина Филонова?»
— Вы тоже любите Малера и Филонова?! — воскликнула Анна. Почему-то это ее ужасно обрадовало.
«Я всех люблю. А Малера и Филонова упомянул, потому что они вам нравятся».
— А-а-а…
Она сникла.
— Я что, уродка, если мне вера не нужна? Вроде слепого или глухого? Инвалидка?
«Уродов на свете не бывает. То есть, конечно, бывают, но… — И опять Облако вроде как засмущалось, что для Бога было странновато. — Но они не виноваты. Это моя недоработка, а они расплачиваются. Правда, я пытаюсь компенсировать, чем могу. Знаете, сколько гениев среди аутистов и слепоглухих?»
Тут уж в голосе явно прозвучала оправдывающаяся нотка.
— Слышала. — Не удержавшись, Анна протянула руку, чтобы дотронуться до божественного тумана, и пальцы тоже залучились, будто покрылись золотистой пыльцой. Отдернула руку — пальцы сделались прежними. — Ой, извините… — опомнилась она.