— Что значит «я просто»?
— Ладно, — вмешался я, — ребята, не ссорьтесь!
— Да я чего… — оправдывался Никонов. — Я наоборот. Я хотел за это самое и выпить. Давай, Андрюха! За титьки!
Мы выпили, и через десять минут я отправился спать…
С Никоновым, солистом группы «П.Т.В.П.» («Последние танки в Париже»), меня познакомила Люся за три года до этого. Она его хорошо знала по Выборгу. В этом городе Никонова и его группу знают решительно все. Даже на внутренней стене выборгского замка, построенного шведами в 1293 году, дрожащей рукой местного меломана выведена черным углем надпись: «П.Т.В.П. — это круто! А все остальное — хуйня!»
Мы сидели с Люсей на кухне и пили чай, когда вдруг зазвонил телефон и кто-то в трубке пьяным голосом шепеляво потребовал, чтобы я позвал «Люситьку». «Люситька» подошла к телефону, подняла трубку и вдруг радостно взвизгнула:
— Леха! Это ты? Как ты? Мы? Что мы сейчас делаем? Андрей! — обратилась она ко мне. — Что мы сейчас делаем?
— Ничего не делаем! — говорю. — Я вот лежу на диване.
— Леха! Мы ничего сейчас не делаем! — радостно сообщила Люся в трубку. — Хорошо. Я с Андреем поговорю. Андрей! — тут она снова обратилась ко мне. — Леха нас на концерт приглашает! Пойдешь? Он сегодня выступает.
— Где выступает? — я решил пошутить. Получилось неуклюже: — В Большом зале филармонии?
— Нет, — ответила Люся, проигнорировав мою иронию. — В ВМЦ. В Василеостровском молодежном центре. Леха! Мы придем!
К этому центру мы подъехали на такси, вызвав некоторое недоумение у молодежи, которая толпилась у входа. Преобладали панки. Они громко хохотали и матерились. Увидев нас с Люсей, они почему-то смолкли и вежливо расступились.
Никонов нас ждал на втором этаже. Люся с радостным возгласом бросилась ему на шею. Они долго обнимались. Потом Люся вспомнила про меня и, повернувшись, сообщила Никонову:
— А это Андрей!
Никонов протянул мне руку:
— Я — Леха!
— Андрей литературой занимается, — сказала Люся и зачем-то добавила: — В Америке лекции читает.
— В Америке? — переспросил Леха. — Это круто! А нас тут менты хуячат! Может, пивка пока попьем?
— Как это «пивка попьем»? — удивился я. — Вам же выступать! Вы же должны быть трезвым!
Никонов сочувственно посмотрел на Люсю.
В грязном буфете оказались свободные столы. Мы расположились за одним из них, и Никонов тут же стал рассказывать историю про то, как его «хуячили менты».
За неделю до описываемых здесь событий группа «П.Т.В.П.» выступала на молодежном рок-фестивале в Выборге. Леха вышел на сцену и закричал трехтысячной аудитории:
— Знаете, кто мы такие?!
— Знаем! — кричали ему из первых рядов полуголые молодые люди. — Петь начинай!
— Ни хуя вы не знаете! — вдруг обозлился Никонов, — Мы — панки! Поняли! Я говно жрал, чтобы доказать, что я панк! А кто такие менты, знаете?! Менты — это козлы!!! Мы их ненавидим! И сейчас вы услышите песню «Хочу увидеть дохлого мента! Хочу увидеть голого мента!».
Все радостно заорали, и началась всеобщая драка. Милиционеры кинулись к Никонову и принялись избивать его дубинками.
— Дайте мне выступить, бляди!! — вопил Никонов, отбиваясь от них. — У нас свобода слова!!
В публике раздался свист, матерщина, и в сторону милиционеров полетели пивные банки. Тем не менее, стражи порядка уволокли упирающегося Никонова со сцены, потащили его к машине, затолкали в нее и повезли в отделение. В отделении его швырнули в обезьянник. За решеткой, разделявшей обезьянник на мужской и женский отсеки, на деревянной скамейке разлеглась доставленная туда до этого выборгская наркоманка Ульяна.
— Ульяна! — закричал Никонов, увидев ее. — Видела, как они меня?! Меня!! Поэта! Вот суки! Бляди! Менты поганые! — Никонов со злости пнул ногой дверь. Ульяна проснулась, подняла голову и уставилась на Никонова мутным бессмысленным взглядом. — Короче, Ульяна, — кричал Никонов. — Ты будешь свидетелем!
— Угу, — ответила Ульяна и беспомощно уронила голову.
Я вспоминал эту историю, пока курил и разговаривал с девушкой из деканата. Потом я выбросил сигарету и вернулся назад в аудиторию рассказывать студентам о Сартре.
Шли годы. Страна менялась, молодела. Я же, напротив, старел, мерз на холодных питерских улицах и в едва отапливаемых аудиториях, часто простужался. И все потому, что плохо одевался. Одежда мне нравилась. Точнее, идея одежды. Но выбирать саму одежду я так и не научился. На зиму я обычно покупал то, что носят весной. Осенью по рассеянности продолжал носить летнюю одежду. К тому же у меня, как утверждал мой друг, философ Погребняк, совершенно не было никакого вкуса в выборе одежды.
С философом-постмодернистом Александром Погребняком мы несколько лет назад проводили среди питерских недорослей семинар «Метафизика и поэтика». Суть этого семинара хорошо передал посещавший его Барсик, девятнадцатилетний бездельник, приехавший в Питер из города Асбеста. На самом деле у Барсика были имя и фамилия: Андрей Барсов. А Барсиком его любила называть Женя Бебякина, девушка, с которой Андрей тогда встречался. С самой Женей мы вскоре разорвали отношения, поскольку, как утверждала моя жена Люся, я в разговоре с ней, то есть с Люсей, назвал Женю «обоссанным конем». Барсик, когда об этом узнал от Люси, сразу же поехал ко мне домой и, позвонив ко мне в квартиру с улицы, через домофон потребовал извинений. Я подумал и на всякий случай извинился. Тоже через домофон: Барсик, несмотря на юный возраст, физически был явно меня сильнее.
Вообще-то говоря, я вряд ли мог сказать такое о женщине, даже если она действительно похожа на обоссанного коня.
— И, тем не менее, ты ее так назвал, — упрямо твердила Люся в ответ на мое недоумение. — Ты сказал, что она похожа на обоссанного коня, когда бывает в трезвом виде, а когда накурится и разденется, то на обосранного.
«Кошмар! — думаю. — Как же мне теперь Жене Бебякиной в глаза смотреть?»
— А откуда она-то узнала? — спрашиваю.
— От меня! — гордо отвечает Люся. — Чтоб она знала, как ты на самом деле к людям относишься и какой ты человек!
— А какой я, по-твоему, человек?
— Лживый, подлый, двуличный.
Женя Бебякина была из хорошей семьи и умела интеллигентно выражать свои мысли. Но мысли ее почти не посещали, и Женя в основном многозначительно молчала. У Барсика была другая проблема. У него в голове мысли прямо-таки роились, но были они до чрезвычайности идиотскими, и выражал он их исключительно на сленге, который никто вокруг, кроме таких же, как он, не понимал. На вопрос однокурсников, что происходит на семинаре у Аствацатурова и Погребняка, Барсик неизменно отвечал: