— И что же в нем забавного? — скептически поинтересовался я.
— Увидите… — произнесла Ирена. — И гости, знаете ли, ему под стать.
«Ясно, — подумал я тогда. — Наверное, сборище полуобразованных высокомерных недоумков, возомнивших себя богемой. Скучно-то как. Да и черт с ними со всеми. Хотя бы поем. Надоест — извинюсь и уйду».
— А чем он сейчас занимается?
— Да бог его знает, — отмахнулась Ирена. — Говорит, что переводит с английского. Врет, скорее всего. Да это, знаете ли, не важно. Арчи всегда врет. Он такой колоритный.
Квартира колоритного Арчи оказалась на самом верху, и нам с Иреной пришлось карабкаться на шестой этаж. Уже на третьем я выбился из сил, тяжело дышал и мысленно проклинал эту дуру Ирену, которая заставила меня тащиться так высоко и неизвестно ради чего. Возможно, всего лишь ради того, чтобы провести весь вечер голодным в компании каких-нибудь полубогемных идиотов.
Дверь нам открыл привлекательный молодой брюнет в махровом красном халате до пят. На вид молодому человеку было лет тридцать. Увидев нас, он всплеснул руками:
— Иреночка, дорогая моя! Как я рад! — последнюю фразу он произнес как бы со значением, делая короткие паузы между словами. — Милости прошу.
— Здравствуйте, Арчи! — бодро отозвалась Ирена. — Я вам, как и обещала, Андрея, знаете ли, привела.
— Андрей! — радостно повернулся ко мне Арчи и легонько потряс мою нерешительно протянутую руку. — Наконец-то! Не устали подниматься? У нас в доме такая крутая лестница. Спасу нет. А лифт строители, увы, не предусмотрели. Все мои гости жалуются. Ох! — он с напускной трагичностью хлопнул в ладоши и растерянно улыбнулся. — Чего это я держу вас на пороге?.. Сам не знаю. Берите тапки, друзья мои. Проходите. Вон направо, в комнату. Я к вам сейчас присоединюсь. Только вот на кухню загляну. Поставлю мясо разогревать.
— Может, не стоит… — начала было Ирена. — Мы, знаете ли…
— И слушать ничего не хочу, — перебил ее Арчи. — Я специально к вашему приходу…
Упоминание мяса несколько примирило с крутой лестницей.
Мы с Иреной зашли в комнату, уставленную антикварной мебелью, и уселись возле окна на небольшой диванчик. Через минуту появился хозяин квартиры, неся на круглом подносе три больших бокала, наполненных красным вином. Каждый взял себе по бокалу, и Арчи, расположившись напротив нас в широком мягком кресле, гостеприимно предложил «пока разогревается ужин, выпить за встречу». Мы легонько чокнулись нашими бокалами и, неспешно потягивая терпкое ароматное вино, принялись обсуждать скверный петербургский климат.
Наконец-то я мог хорошенько разглядеть Арчи, который сидел в своем красном халате, небрежно раскинувшись в кресле, и, в свою очередь, изучал меня. Из-под его длинного халата выглядывали восточные остроносые тапки, загибающиеся концами кверху. Они были расшиты позолоченными нитками и украшены разноцветными стекляшками, призванными, по-видимому, выполнять роль драгоценных камней. Не только тапки, но и весь облик Арчи источал женскую красоту и восточную негу, какой эта нега видится западному человеку: тонкие черты лица, проступающие сквозь густой слой пудры и косметического грима, тронутые тушью ресницы, подведенные миндалевидные глаза, выдававшие каких-то восточных предков, длинные волосы, выкрашенные в неестественно черный, пугающе-черный, сверкающе-черный цвет, и, наконец, увесистые серьги-обручи в ушах. В левой руке Арчи держал бокал, а в правой — длинный, инкрустированный маленькими камушками деревянный мундштук, на конце которого дымилась сигарета.
Беседа наша протекала плавно и настолько естественно, что в какой-то момент мне показалось, что все эти годы с самого раннего детства мы с Арчи не разлучались. Ирена тараторила без умолку. Арчи больше молчал и лучезарно улыбался. Изредка он разбавлял ее монологи короткими замечаниями, при этом неизменно поправляя прическу. Я заметил, что Арчи наделен удивительным талантом, возможно, единственным, который человек может взрастить в себе сам и которым большинство из нас, обитателей суетливых мегаполисов, обделены: он умел неспешно и непринужденно вести беседу. Он говорил только тогда, когда это требовалось, когда ровное течение разговора преграждалось неловкой, сбивающей воздух в комки паузой. Когда словам его собеседника, слабеющим и спотыкающимся, требовалось срочное хирургическое вмешательство умудренного опытом врача. Ловкое движение ланцетом, междометие, метко брошенное, как спасательный круг незадачливому пловцу, бессмысленно молотящему по воде руками, и все вставало на свои места, обретало мускульную силу, окончательное воплощение и завершенность.
Искренность хороша, но ей, знаете ли (дорогая Ирена) недостает воображения, как раз того, на чем Арчи собаку съел. Слово, произнесенное с чувством, от сердца к сердцу, почему-то часто напоминает спотыкающегося на все четыре копыта коня, на котором не то что не поскачешь галопом — выехать за ворота собственного дома не сможешь. А воображение придает весомость и стать, заставляет твоего коня бодро встрепенуться. Теперь ты можешь и за ворота выехать, и с княжной покататься бок о бок, многозначительно придерживая ее затянутую в корсет талию. Если твой конь вдруг забалуется, потянется мордой пощипать траву или поскачет слишком проворно, так на то тебе голова и дана: думай, используй поводья. Или хлыст…
Поспешу заметить здесь, впрочем, наверное, вкратце, что Арчи мне сразу же понравился, а замечательный ужин — нежная телятина в грибном соусе и дивное вино — стали для нашей первой встречи после столь многолетнего перерыва дополнением в высшей степени приятным. Арчи, судя по всему, тоже проникся ко мне симпатией, выражавшейся в какой-то полуулыбке, плясавшей на его лице, то ли старчески-умудренной, то ли обольстительно-девичьей — я никак не мог тогда разобрать. Вскоре мы совершенно забыли об Ирене, все больше увлекаясь разговором.
Происходило что-то странное. Что бы я ни говорил — Арчи тотчас же со всем соглашался, так что мне в какой-то момент стало казаться, будто я и впрямь в его лице обрел единомышленника. Слушая меня, он аристократически хранил молчание, словно берег силы, кивал и улыбался; потом, когда замечал, что я уже исчерпал свое красноречие, обычно сам заканчивал мою мысль каким-нибудь парадоксом. Иногда он возражал, но неизменно с ласковой грустью, давая понять, что ему, конечно же, не хотелось бы знать об этом больше, и он готов был бы разделить мои заблуждения, но, увы, дела обстоят совсем-совсем не так.
Мы обсуждали общих знакомых, коих оказалось много, и тут выяснилось, что Арчи, не в пример мне, гораздо лучше осведомлен об их образе жизни. По его словам выходило, что у каждого из них была какая-то гнусная тайна. Едва я упоминал чье-либо имя и говорил, что вот, мол, этот человек очень мил и интеллигентен, как Арчи начинал смущенно улыбаться, будто бы в глубине души стыдясь моего невежества, и тут же выкладывал подробности. Выяснилось, например, что известный композитор, счастливо проживший в браке почти сорок лет и недавно ставший дедушкой, гомосексуалист и может испытать оргазм лишь в том случае, если юноша, с которым он занимается любовью, стоит в позе «арабески».