– Что он за человек?
– Да неплохой вроде парень, должен тебе понравиться. Хохочет, только палец покажи. Хотя особым чувством юмора не отличается. Слишком датчанин.
– Хочешь сказать, потому и не отличается чувством юмора, что слишком датчанин?
– Не обязательно, но какая-то связь тут безусловно есть. Скандинавы – славные люди, но остроумием никогда не блистали, согласен? Тут они не лучше немцев. Однако я то имел в виду, что при жене он норовит казаться датчанином из датчан. А она почти всегда при нем. У меня такое впечатление, что для него очень важно изображать датчанина. Видишь ли, она считает себя американкой, а как он говорит, она датчанка.
– Так кто же из них прав?
– В каком-то смысле правы оба. Формально она датчанка. Родилась в Дании, но родители привезли ее сюда, когда ей не было и десяти. Они обосновались то ли в Айдахо, то ли в Айове, то ли еще где. В двадцать один или двадцать два она поехала на родину, погостить, встретила Эрнста, вышла за него и осталась там. Он тогда как раз получил место на факультете, как это у вас тут называется, в Копенгагенском университете. Через несколько лет взял годичный отпуск и приехал сюда, в Будвайзер, преподавать; Элен и детей, конечно, привез с собой. Так что она – американская подданная, большую часть жизни прожившая не в той стране, в которой родилась. Забавно, что…
– Разве так важно, датчанка она или американка?
– Ну еще бы, а ты разве так не считаешь? По-твоему, подобные вещи не имеют большого значения? Как бы то ни было, в данном случае уж точно имеют. Он говорит, что она хочет остаться здесь. А сам он за то, чтобы вернуться обратно следующим летом, когда кончится его контракт. Если не раньше. Не по душе ему.
– Будвайзер?
– Вообще все. Он чувствует себя здесь очень…
– Давно он в Штатах?
– Месяца полтора, но…
– Он впервые здесь?
– Да. Однако не забывай, Джо, люди теперь многое могут узнать об Америке до того, как приедут сюда, – по фильмам, телешоу, по всяким там поющим крошкам-мультяшкам, да хоть бы по тому странному роману, о котором ты что-то такое говорил, от наезжих американцев и так далее…
– Узнать? Многое? И как ты думаешь, насколько верное после всего этого у них создается представление об Америке?
– Ну… все-таки какие-то первые сведения они получают.
– Принести еще?
– Спасибо, плесни, только самую малость.
Расспрашивавший, долговязый худой пятидесятилетний американец, Джо Дерланджер, отошел к раздевалкам, перед которыми был накрыт столик со спиртным. Другой, невысокий толстяк-англичанин лет сорока, Роджер Мичелдекан, сел и, секунду подумав, стащил с себя коричневый с черным твидовый пиджак. Даже у бассейна, в тени деревьев можно было спечься от жары, просто непозволительной для последней недели октября. Щекочущие струйки пота стекали у Роджера по макушке, покрытой редкими рыжими волосами. Бежали под согнутыми коленями. Стоило двинуть ногами, и слышался чмокающий звук. Он с радостью скинул бы не только пиджак, но понимал, что при его фигуре лучше не слишком разоблачаться. Грудь, например, была бы приемлемой, если б он вдвое похудел или поменял пол. Складки на боках и ляжки были такие, что без помочей никуда. Подумав немного, он все же отстегнул их и, свернув, сунул в карман. Шириной в добрых два дюйма, алого цвета, с ярко-синими рыбками, они были довольно удобны в домашней обстановке, но здесь выглядели вызывающе.
Хотя обычно Роджер не считал себя обязанным идти даже на малейшую уступку манерам и вкусам американцев, сегодня ему не хотелось выглядеть вызывающе. Не хотелось и выставлять на обозрение обширные свои телеса, так что, ничего не поделаешь, приходилось соблюдать приличие в одежде ровно настолько, чтобы не получить тепловой удар. Расстегнув верхние пуговицы на рубашке, он отлепил ее от тела, дунул под нее раз-другой и вновь застегнулся.
Появился Джо Дерланджер с двумя большущими стаканами джина с тоником. На нем была желтая махровая тенниска навыпуск и то, что Роджер назвал бы длинными пляжными шортами, кроем напоминавшие чехол для пишущей машинки. На ногах – нечто на резиновой подошве, называвшееся, насколько он слышал, теннисными туфлями. И больше, не считая природного покрова в виде голубовато-седой поросли на руках и икрах, на нем ничего не было. Взглянуть на него, так скажешь, что сейчас градусов на двадцать прохладней. Пусть ему всегда так везет, подумал про себя Роджер. Или лучше – мне. Если из-за жары нужно одеваться как малое дитя, я предпочитаю париться.
С заговорщицким видом, словно главарь банды, раздающий патроны перед выходом на дело, Джо протянул Роджеру стакан.
– Чем конкретно он занимается, этот Эрнст Банг? Так, кажется, его зовут? Банг? А, да какая разница. Так чем?
– В некоторых Скандинавских странах это довольно распространенное имя. Он филолог. Разумеется, германист.
– Филолог? Это что, слова да звуки?
– Они самые. Эрнст в некотором роде авторитет, дока по части северогерманских языков, особенно раннеисландского и фарерского.
– Ничего себе! Но скажи, кому понадобилась эта раннеисландская мура в таком месте?… Погоди-ка минутку.
Он повернулся на стуле и поглядел на проселочную дорогу, что сворачивала от шоссе к дому.
По ней, волоча за собой тучу пыли, двигалась зеленая с коричневым машина.
– Это, должно быть, они. – Джо встал и, обернувшись к дому, гаркнул во все горло: – Грейс! Грейс! Они приехали!
– Слышу, – раздался в ответ голос, по крайней мере, столь же зычный и всего на терцию выше.
– Ну пора, пошли.
– Иду.
Джо, набычившись, двинулся к навесу, вытащил еще несколько стульев и расставил вдоль бетонной дорожки у бассейна. Он проделал это со столь свирепым видом, словно был укротителем, а стулья – дикими зверями, и если бы им вздумалось проявить малейшее неповиновение, наказание воспоследовало бы немедленно. Роджер уже успел заметить, что Джо обычно так вел себя с окружающими предметами.
Среди семи смертных грехов Роджер признавал за собой грех чревоугодия, пьянства, любострастия, особенно же – несдержанности. Из случая с портфельным замком, который заело при первой встрече с Джо, он сделал вывод, что последнее в означенном списке – главный его враг. Не далее как сегодня утром Роджер, зайдя в ванную, увидел, что все полотенца концами накрепко привязаны к хромированной вешалке. Мокрые, узлы казались еще крепче. Он не мог понять, зачем это сделано, пока его собственное полотенце дважды не упало на пол со скользкой перекладины. Видимо, к людям у Джо было иное отношение. За исключением Роджера.
– Я хотел поговорить с тобой об этом парне, Ирвине Мечере, – сказал Джо, укрощая стулья. – Способнейший еврейский парнишка из Нью-Йорка. Шустрый донельзя. Учится в Будвайзере на младшем курсе. Уже преподает литературу и успел…