Негритянка прихватила горшок с огромным растением со сморщенными кожистыми листьями и исчезла в том направлении, откуда появилась; в тот миг, когда она раздвинула стеклярус, в глубине мелькнула фигура женщины; на сей раз это определенно была белая. Роджер заморгал и несколько раз судорожно прищурился, чтобы убедиться в реальности мимолетного видения. Но даже эти упражнения не помешали ему рассмотреть белую женщину достаточно хорошо, чтобы воззвать к Милосердному (мысленно, конечно) и сокрушенно подумать, что не стоило ему, пожалуй, так налегать на джин с тоником на достопамятном вечере у Джо Дерланджера.
Потом они оказались лицом к лицу. Вблизи она выглядела получше, но не намного. Самое сильное впечатление оставляло ее лицо, которое, казалось, добрый десяток лет сек неистовый дождь с градом. И это было не единственное в ней, что поражало взгляд. Тем не менее она, как видно, отличнейшим образом использовала свой шанс превратиться из просто Молли в Молли Эткинс, и если так, то это было одним из ее главных достоинств.
Она улыбнулась ему довольно радушно, хотя и с оттенком удивления, несколько неуместным, подумал он, для человека, знающего, кто он. Сам он постарался не в пример ей: шире раздвинул в улыбке губы, радостно приподнял брови и вложил больше тепла в приветствие. Он давно напрактиковался в этом, поскольку постоянно испытывал затруднения, припоминая имена и лица, благополучно стираемые из памяти алкогольной амнезией. Подобная манера могла, кроме того, восприниматься как свидетельство особо дружеского расположения или как обычное поведение человека очень милого, но необязательно очень гомосексуального.
Во всяком случае, дальше все пошло как по маслу. Он безошибочно узнал Молли Эткинс в стоявшей перед ним женщине, когда та с подчеркнутой многозначительностью поздоровалась:
– Привет!
Роджер, по правде говоря, терпеть не мог это выражение, но признавал его полезность в определенных обстоятельствах.
– Очень рад видеть тебя, – сказал он, отбросив показную сердечность.
– Я могла бы сейчас освободиться и куда-нибудь пойти с тобой.
– Звучит очень заманчиво.
– Куда бы ты хотел пойти?
– О, не имеет значения. Совершенно никакого.
– Но все же, что ты предпочитаешь?
– Оставляю на твое усмотрение.
– Я предпочитаю какое-нибудь тихое местечко.
– Я тоже.
– Если позвонит миссис Хартогенсис, передай, что я буду завтра, во второй половине дня, – сказала Молли, но ее слова явно предназначались не Роджеру. Девушка-японка (непонятно, что давало ей основание думать, будто, при всем старании избавиться от акцента, она может оставаться не узнанной в мире белого человека?), проходя мимо них, улыбнулась и поклонилась с самым скромным видом. Но Роджер все же заметил в ее взгляде одобрение и поддержку. Среди сотрудников магазина, очевидно, было еще несколько белых, возможно, достаточно, чтобы кто-то один мог проводить Роджера и других клиентов-американцев до двери.
Не сказав больше ни слова, Роджер вышел на улицу, у тротуара стояла машина, огромная, белая, с золотой выпуклой надписью, красовавшейся в нескольких местах, – то ли названием марки, то ли каким-то броским слоганом. Он забрался на место пассажира и стал ждать, когда его куда-то повезут. Надо сказать, он гордился тем, что никогда не водил машину, и не видел необходимости учиться этому. Как и танцам. Подобно тому как в том веселом занятии, где ты вынуждаешь партнеров трудиться в поте лица ради того лишь, чтобы не отставать от других собратьев по обществу и полу, так и здесь неумение могло обернуться прямой выгодой. Не многое могло так же убедительно продемонстрировать, что весь этот мир и в самом деле подчиняется незыблемой, установленной свыше иерархии (убийственно-общий опыт последнего времени), как стычка жены биржевого маклера, слишком гордившейся своим сиренево-кремовым «мерседесом», с полицейским, чему он сам был свидетелем. Последний просунулся в дверь бара, куда он и она заскочили слегка перекусить, и гаркнул: «Кто тут водитель 923 DUW?» Роджер, радостно улыбнувшись спутнице, сказал: «Это ведь твоя машина, не так ли, дорогуша?» – и повернулся к стоявшей за стойкой девице с торчащими зубами, но зато с такой выдающейся грудью, какую ему еще не приходилось видеть, и предложил присоединиться к нему: он, мол, хочет ее угостить.
Молли Эткинс – если это в самом деле была Молли Эткинс, а не другая женщина, что, впрочем, особой роли не играло, – спросила, отъезжая от тротуара:
– Как там поживает моя подружка, Элен Банг?
Роджера взяла досада, не оттого, что вопрос был неуместен, но оттого, что задан был не ко времени. Намного лучше было бы ответить на него, или скорей парировать встречным вопросом, позже, нежели раньше, то есть после того, как произойдет что, как он надеялся, произойдет в самом скопом времени. Он ответил, как можно беспечней:
– Насколько знаю, очень хорошо.
– И сколько это «насколько»?
Роджер медленно, очень медленно повернул к ней голову.
– Что-то я не вполне…
– Не вполне понимаешь? Придется пояснить, если я выразилась недостаточно ясно. Не знаю, спал ты с Элен или еще нет, но и ребенку видно, что ты очень этого хочешь, а раз так, то не остановишься, пока не добьешься своего, я тебя насквозь вижу. Вот я и спрашиваю, как твои успехи?
– Не понимаю…
– Да оставь ты свое «не понимаю», приятель. Если ты в самом деле не можешь понять, так постарайся. Я хочу знать, когда ты дашь мне от ворот поворот, только и всего. По-моему, это совершенно нормально, и я имею на это право. Поверь, я много чего знаю о тебе, но есть еще один пустяк, который я хотела бы знать. Ты пока со мной?
– Пока – да. – Роджер спокойно отвернулся к окошку, но тут его взгляд упал на проплывавшее мимо здание, которое походило на груду обломков бетонного броненосца, с мачтами, орудийными башнями и бойницами. Наверху здания, отрицанием его боевого предназначения, торчал хромированный крест.
– Ты что, влюблен в красотку Элен?
– Да, – мгновенно ответил он. – По уши. Влюблен уже несколько лет. – Учитывая, что в число его Достоинств не входила отчаянная смелость, это был сильный ход. Женщины столь далеки от того, чтобы чувствовать себя оскорбленными, слыша откровенное признание в любви к другой, что относятся к этому очень даже одобрительно (разумеется, если только сами не рассчитывают быть объектом этой любви, о чем в данном случае не могло быть и речи). Создается впечатление, будто для них все же лучше обладать сердцем, принадлежащим другой, чем вообще никаким.
– Но ты на что-то надеешься? Я имею в виду в будущем?
Он пожал плечами и постарался изобразить уныние.
– Уж не знаю сам, есть ли смысл на что-то надеяться, – ответил он уклончиво, отчасти из соображений безопасности, отчасти – тактики.
– Так я и предполагала. Ты небось будешь ждать, пока этот ее – как там его зовут, Эрнст? – не умрет, я права? Боюсь, слишком долго тебе придется ждать. Ты женат?